В Мертвой пустыне не бывает зим: там снег не укрывает желтую опавшую листву, не окутывает ветви деревьев иней, а корка льда не расползается по водной глади. Там не дуют холодные ветра, от чьего касания по коже остаются невидимые колючие ожоги, и не вырывается из груди белый пар. Там... только жаркое солнце раскаляет золотой песок и осушает реки, озера и редкие оазисы, затерявшиеся в волнистых барханах; а лазурное небо, подобно чистому зеркалу, без единого облачка словно отражает весь этот пылающий огонь. В Мертвой пустыне не бывает зим... А в Тор-Шолле, раскинувшемуся среди высоких скалистых гор, — да.

Запахнув посильнее полы старой меховой накидки, я неспешно шла по улицам города, ощущая, как холодный снег забивался под грубую ткань, которой были обмотаны мои лапы, и яростно кусал за кожу, вынуждая безвольно идти вперед не останавливаясь. Впивалась острыми когтями в ворот, прижимала замершие руки к себе ближе. Щурилась, отворачивая голову от встречного ветра, что норовил забраться под мантию и лизнуть меня своим ледяным шершавым языком, прижимала уши к голове, вздрагивала, отчаянно сопротивляясь мелкой дрожжи и давящему голоду, и продолжала идти...

Идти хоть куда-нибудь, где можно было бы отдаться воле тепла.

Жить подобно бродячей собаке, рыскающей по улицам в поисках помоев, что хоть на краткий миг притупят сводящее с ума чувство голода, — невыносимо, но именно эту жизнь я выбрала сама, едва покинула земли своего родного города. Жаловаться и сетовать на судьбу, которую я возжелала, перевернув гадальную карту, — глупо, но... Я хотела улыбнуться от сковавшей меня усталости и бессилия, однако вместо этого губы лишь слабо дрогнули: из-за холода, разливающегося густым онемением по всему телу, было сложно даже шевелить губами.

Почувствовать очередной порыв ветра и опустить голову, прищуриться, спасаясь от колючих снежинок, что невидимый хулиган озлобленно бросал мне в лицо. И в лица других точно таких же озябших прохожих. Стряхнуть оледеневшими руками белых мушек с себя, поежиться от холода и вновь сделать шаг вперед, скрываясь от расходящейся метели за каменной стеной здания.

Маленькие острые коготки резко неприятно вонзились в мою шкуру, пронзая — и даже немного разрывая старую ткань платья, — и я, шумно выдохнув, шикнула на Шельдевакха: дракон, привыкший к теплу ласкающего солнца, не очень хорошо переносил снежные зимы и поэтому жался ко мне, ерзал, желая впитать в себя хоть немного живого тепла. «Тише ты, упадешь», — сдавленным шепотом произнесла я, осторожно придержав лунного дракоса, чтобы он не сорвался с меня вниз; шевеление стихло. «Так-то лучше».

Проходя по улицам, что то сужались в узкую тропинку, то расширялись в брусчатую дорогу, по которой сновали, жарко выдыхая белые клочья пара, запряженные звери, я устало озиралась по сторонам — хотела найти место, где можно согреться: заглядывала в окна, где видела в отражениях отголоски пламени, прислушивалась к разговорам мимо проходящих людей и нелюдей, пыталась зайти в двери постоялых дворов, но вместо встречала на себе лишь взгляды, отравленные жгучим презрением... Выдохнув, я лишь сильнее впилась когтями в разорванный край мантии, служившей мне единственной защитой от сурового холода, и от горечи безысходности поджала губы.

Тощая, уставшая и замерзшая зверолюдка, облаченная в старое равное тряпье вызывала у многих лишь брезгливое отвращение, а не сочувствующую жалость. Мотнув головой и сглотнув вяжущую от голода слюну, я тяжело выдохнула и, оттолкнувшись рукой от покрытой снежной изморозью стены, вновь направилась... куда-то. Снова в груди разлилось вяжущее чувство, от которого хотелось бессильно улыбаться, но только вместо этого я слабо усмехнулась.

Скрипучий снег комьями прилипал к лапам, забивался меж ткани, прилипал к меху и кусал кожу — мешал идти. Однако в какой-то момент я перестала обращать на это внимание — чуткий звериный нюх уловил тонкий запах еды, что клубился в очередном переулке; уши дернулись, навострились, улавливая возбужденный гул, что долетал до меня обрывками фраз... покупателей и торговцев. Сердце глухо забилось в груди. «Рынок?» — единственная на тот миг мысль яркой искрой проскочила перед глазами, и пустой желудок тотчас отозвался вяжущей тяжестью. Я, желая хоть немного притупить это ноющее чувство голода, обхватила крепко живот руками и задержала дыхание, внимательно прислушиваясь к самой себе.

Секунда, две, три... Я отпустила руки, выпрямилась, шумно выдохнув, и крепко вцепилась в потертый ремень сумки, делая очередной шаг. Шаг в сторону рынка.

Здесь, на улицах необъятного города-столицы, выжить одному — невыносимо сложно: не имея крова и даже жалкого медяка в кармане, остается хвататься за любые шансы, способные даровать тебе еще один день жизни. Никчемной, бессмысленной, но отчего-то желанной. И ты либо утопаешь во лжи и предательстве, либо продаешь свое тело за гроши как грязный товар, либо... душишь собственную совесть и крадешь. Иного выхода просто нет.

Поэтому я, сжавшись и ссутулившись, медленно шла между деревянных лавок, жадно впиваясь взглядом в лежащие в лотках товары и вбирая в себя всевозможные запахи, от которых тяжело ныло в животе. Во рту начинала скапливаться вязкая слюна, и ее я без конца сглатывала. Взгляд цеплялся за рыбу, мясо, овощи и даже фрукты, выращенные не без помощи изумрудного элемента, хлеб... Сердце глухо ударилось о ребра, и я неожиданно остановилась. Замерла, глубоко вдыхая едва уловимый, но столь манящий запах мороженного хлеба.

Передо мной — лоток, ломящийся от лепешек, буханок и булочек, золотых-пшеничных и медных-ржаных. Один. Пустой. Ничейный. А рядом проходили люди, хмуро смотрели на хлеб, и уходили, так никого и не дождавшись. От подобных мыслей горячая кровь начала стучать в висках, а все тело бросило в жар, словно кожу лизнуло яростное пламя; в голове вспыхнула единственная мысль, а что, если это мой шанс, изуродованный, искаженный, но все же шанс пережить этот день?.. «Если бы были монеты, — рвано выдохнула я, заходя за угол пустой торговой лавки и осторожно протягивая руку из-под мантии, — все было бы... по-другому». Незаметно, тихо.

Ухо дернулось — уловило тонкий шелест ткани, и в ту же секунду окоченевшие пальцы с трудом сжали мелкую булочку, что... упала в колючие объятья снега.

Мгновение, и запястье пронзила боль, а саму меня резко дернули назад, грубо разворачивая лицом к... лицу мужчины, что был охвачен неуправляемой злобой. И я, испуганно вскрикнув, попробовала вырваться, дернуться в сторону, но вместо этого грубые мужские пальцы еще сильнее сжали мою руку, вынуждая покорно повиноваться.

— А ну стоять, воровка! — низкий бас тяжелым рокотом раздался рядом, и я оцепенела от охватившего в мгновение она ужаса и страха.

В оледеневшую руку продолжали впиваться грубые пальцы мужчины, который, казалось, готов был распотрошить на месте любого, кто осмелился бы нагло стянуть хлеб с его прилавка… Запястье неприятно пульсировало, а боль, объявшая его жгучим браслетом, неспешно растекалась выше; пальцы медленно немели – ими было уже сложно шевелить. Я хотела вновь попробовать вырваться из крепкой хватки мужчины, вложить в эту отчаянную попытку все оставшиеся силы, но очередной резкий и грубый рывок в сторону обезумевшего от ярости продавца хлеба встряхнул меня, как тряпичную куклу: собственные ноги едва держали меня, и я чудом не рухнула в объятия ледяного снега.

- Что, хотела стащить хлеб, грязное ворье? – разъяренно, словно взбесившийся бык, шипел мужчина мне в лицо, а на нем – багровые пятна от пожирающей изнутри ярости; я испуганно прижала уши к голове и молчала, потому что слов не было, был лишь один страх, от которого на душе – мертвый холод. – Думаешь, что товар просто так для вас лежит, да? Что вам все можно, да? – каждое его слово – обжигающий душу яд, пропитавший каждую букву, срывающуюся с языка. - Да таким как вы нужно в темнице гнить, грязные отбросы! Стража, позовите сюда стражу!

Я вскрикнула – пальцы еще сильнее сжали запястье, словно еще немного, еще несколько секунд, тонкая кость хрустнет, как хрупкая соломинка. От этого все тело – в дрожь, что захлестывала меня крупными волнами.

- Отпустите! Я уйду! – отчаянно взмолилась я, слыша, как дрожит тонкой паутинкой мой голос, как неестественно тихо пропищала единственную просьбу, на которую мужчина нагло рассмеялся мне в лицо.

- Верить словам вора – себя опозорить! Отпущу – пойдешь воровать у других, но если сдам тебя страже, то многие вздохнут с облегчением! – продолжал гневно рычать мужчина, нервно оборачиваясь, выискивая среди заснеженных прилавков доспехи тех, кто имел право вершить правосудие. – Стража!

А люди и нелюди, бродившие по зимнему рынку, стали останавливаться неподалеку, жадно смотреть на нас с продавцом, шептаться друг с другом о возможном развитии событий. Зевак, оголодавших по интересным слухам, с каждым ударом моего сердца становилось больше, больше и больше… Их речь сливались воедино, превращалась в неразборчивый – и невыносимый – гул, от которого хотелось убежать, спрятаться в тени ночи и затаиться, пока эти голоса, пронизанные презрением, брезгливостью и высокомерием, не стихнут… Уши – к голове, взгляд – на глазах проступила влага – вниз, под собственные лапы, что едва держали меня – дрожали.

Гул становился громче, будто бы я мгновенно оказалась в потревоженном пчелином улье… но даже так сквозь него я смогла уловить знакомый, почти забытый голос, что мгновенно отозвался приятным теплом на душе:

- В чем дело? Вы чего орете как будто у вас дракона украли, не менее.

В миг по телу разлилось бархатное волнение, смешенное с острыми нотками надежды, а сердце забилось быстрее, и его эхо громко стучало в висках – оглушало. Взгляд – на лиса, что растолкал столпившуюся вокруг нас толпу зевак и подошел ближе. Я невольно втянула носом морозный воздух, ощущая едва уловимые запахи леса. Это был… Макс. Тот самый Макс, на которого я наткнулась ночью в лесу… который помог мне от чистого сердца и… от которого я молча ушла, так и не попрощавшись лично.

Радость от неожиданной встречи, растапливаемая слабым огоньком надежды, тотчас исчезла, словно все сдул сильный порыв ледяного ветра, оставляя после себя лишь морозную пустоту. Взгляд – снова под ноги. Боялась смотреть на него, боялась увидеть в тех глазах, что лучились добротой и заботой, вопиющее отторжение, читающееся у всех собравшихся рядом людей и нелюдей… Однако вместо этого он бросил на прилавок несколько медных монет, выхватил мою руку – но не больно, аккуратно – из цепкой хватки торговца и быстрым шагом стал уводить меня оттуда, подальше от брезгливых взглядов, которые я все еще ощущала на своем загривке. А я, глубоко вдыхая воздух, пыталась поспевать за Максом: хотелось идти рядом с ним, словно он мог защитить меня от всех тех насмешек, летящих отравленными стрелами в мою спину, но ослабшие и замершие ноги плохо слушались – увязали в мягком снегу, и я шла с трудом.

Однако тишина, нависшая между нами хрупким хрусталем, продлилась недолго. От замечания, что сорвалось с языка лиса, я вздрогнула, свободной рукой запахиваясь получше и впиваясь когтями в грубую ткань теплой накидки. Поджала губы, ощущая, как сильно бьется в груди сердце не то от сильного страха, не то от бушующего волнения. Я не могла поднять глаза на того, кто снова спас мою шкуру, ведь он увидел меня… настоящую меня, которой я не горжусь.

Отвечать на вопрос я не стала – и без моего ответа все было очевидно: будь у меня деньги в кармане, я бы не стала воровать замерзший хлеб с прилавка; будь у меня жилье, я бы не стала искать одиноких мужчин, готовый дать мне приют в обмен на тепло моего тела; будь у меня… Из груди – тяжелый, полный горечи и отчаяния выдох, ставший густым облаком пара. А на лице промелькнула легкая тень грустной усмешки.

Будь все иначе, я бы не была сейчас в Тор-Шолле… но проглоти я молча то предательство, смирись покорно со своей жалкой ролью в семье Жендер и останься в Инитосе, это было бы лучше того, что я имею сейчас? Только ответа на этот вопрос я не знала. И не узнаю никогда.

Из размышлений, в которых я увязала, как в вязкой топи, меня резко вырвала речь Макса, так как он хотел меня… привести к себе домой? Что?..

От удивления я растерялась: забыла о том, что могу говорить, и лишь растерянно посмотрела на лиса, приоткрыв рот. Обрывки мыслей метались в голове из стороны в сторону, не собирались в слова и предложения, а время неумолимо шло дальше, таяло, подобно восковой свече.

- П-погоди, - рвано выдохнула я, все еще отчаянно пытаясь связать что-то в мыслях. – Ты… я… уверен? – я взглянула на него, отведя уши в сторону; а сердце билось в груди, как испуганная птица в силках. – Я же не из тех, кого следует приглашать в собственный дом…

Колючий снег забивался под длинные лоскуты ткани, служившие мне обувью, сбивался в комки и прилипал к ней, к шерсти, мешая каждому шагу; лапы увязали в мягких белых барханах, слегка разъезжались в стороны, и я, стараясь не отставать от лиса, крепко взяла его за руку, почему-то боясь, что он отпустит меня, разожмет пальцы и уйдет. От этого сердце, стиснутое уродливыми когтями страха, глухо забилось в груди, и я невольно сжалась, подняла плечи и опустила голову, прижав плотно к голове уши. А в спину – десятки пристальных взглядов…

Неожиданно для меня Макс остановился, развернулся снимая со своих плеч теплый плащ и аккуратно надевая его на меня. От этого действия, такого просто и ожидаемого, внутри меня что-то дрогнуло, разливаясь от сердца по телу сладким сиропом. Я посмотрела на зверолюда широко распахнутыми глазами, в которых читалось непонимание, слившееся с удивлением: достойна ли такого жеста воровка, чье достоинство и гордость давно были брошены и безжалостны втоптаны в грязь? Холодный разум кричал твердое «нет», но сердце почему-то билось в слабой надежде и шептало едва уловимое «да».

- Спасибо, - тихо, практически одними губами прошептала я, понурив голову.

Солнце медленно таяло, исчезало за черепичными крышами, превращаясь в розово-золотую полосу на горизонте, позволяя темноте ночи расползаться чернильными пятнами на небесном полотне. Люди и нелюди, ощущая на собственной коже морозное дыхание подкрадывающихся сумерек, стали торопиться домой. Улицы пустели, стали реже проезжать повозки с кучерами, а мы все шли, идя вдоль хребта заснеженной дороги. Я за Максом, а он – впереди.

Пальцами сжав ткань плаща возле груди, чтобы тот не свалился с моих плеч от быстрого шага, я пыталась унять всколыхнувшееся в душе волнение, от которого по телу – мелкая дрожь. Привыкшая к бесконечной борьбе за собственную жизнь, я с трудом могла понять – и принять – желание лиса приютить меня, нищую бродягу и воровку, на ночь. За что? Почему? Зачем? Эти вопросы назойливыми насекомыми жужжали в голове, кружились, не давая покоя. Ведь он не прошел мимо, а мог притвориться слепым и глухим, он спас меня… Я запнулась, почувствовав, как сердце пропустило громкий удар, эхом раздавшийся в ушах.

…заплатив за мой хлеб.

От этого осознания, прошедшего по всему телу обжигающим разрядом молнии, с души словно сорвался огромный камень, растворившийся в бездне принятия вместе с проклюнувшейся надеждой. Взгляд – на лиса, уверенно идущего впереди. На моем лице на краткий миг проявилась грустная улыбка, которая исчезла вместе с зашедшим за горизонт солнцем. Однако исчезло волнение, яростно скручивающее душу в тугой узел, исчез кусачий страх, исчезло все, кроме захлестнувшего меня пенящейся волной равнодушного спокойствия. Теперь все встало на свои места.

Ведь у всего в этом мире есть своя цена, и моя – те монеты, спасшие от ледяной темницы.

Вскоре Тор-Шолле закончился, вышли за его границы, к небольшой деревушке, раскинувшейся неподалеку от города-столицы, медленно погружающейся в сон. И едва мы – Шельдевакх, только-только почувствовав силу луны, проснулся и теперь нерасторопно брел рядом с нами в истинном обличии – подошли к ней, как я вновь почувствовала на себе взгляды, но не прожигающие насквозь, желающие достать до моего прогнившего нутра, а любопытные, внимательные. От этого вмиг стало как-то неловко и неуютно: я, ускорив шаг, подошла чуть ближе к Максу – чувствовала себя рядом с ним немного увереннее и спокойнее.

Едва мы подошли к, видимо, дому лиса, как он услужливо открыл мне калитку, впуская внутрь. Я, слегка растерявшись, кивнула головой и юркнула вперед, дожидаясь самого Макса, а затем посмотрела на протиснувшегося следом лунного дракоса, что, морщась и фыркая от зимнего холода, загребал когтистыми лапами снег. Несмотря на то что мы пытались выживать вдвоем в Тор-Шолле несколько лет, он, привыкший к ласке знойных лучей солнца, не переносил снежные зимы. Поэтому, когда мы остановились возле двери, ведущей внутрь теплого дома, зверь с бело-серебристой чешуей ткнул шершавым носом мне в плечо, и я, погладив его морду, слабо улыбнулась дракону.

- Побудь здесь, хорошо? – За мной захлопнулась дверь, приглушая недовольное рычание дракона и его возбужденное дыхание.

Внутри дома было тепло, пахло свежеприготовленной едой – от этого аромата, такого сочного и пряного, ощутимо засосало под ложечкой, – что я невольно потянула носом, желая его вдохнуть еще сильнее. Только я, сознанием растворившись в бесчисленных запахов, даже не заметила, как к нам вышла другая лиса, являющаяся родительницей Макса. Снова напряжение толстыми цепями сковало тело, позволяя мне только как-то глупо улыбаться.

- Добрый вечер, - немного сжато произнесла я, сцепив лапы в замок. – Я Сахиша, приятно познакомиться с Вами. Меня Ваш сын пригласил на ужин, поэтому надеюсь, что мое присутствие никого не стеснит.

В какой-то степени все происходящее для меня казалось странным, непривычным настолько, что даже отчасти мне оно казалось… неправильным? Словно меня не должно было здесь быть, словно присутствие в этих стенах – ошибка судьбы, но даже так я продолжала стоять на месте, неловко переминаясь с лапы на лапу, и мягко улыбаться и Агнессе, и Максу, что купил мою свободу на эту ночь.

Чувствовать себя желанным гостем в чужом доме – непривычное чувство. Оно, как стальные цепи, сковали меня по рукам и ногам, разожгли в сердце пламя страха и неуверенности, от слияния которых предательски немел язык: я, взволнованно перебирая пальцы и слегка отведя уши назад, улыбалась матери Макса, что любезно пригласила нас за стол. Больше ничего не смогла ответить – не смогла подобрать подходящих слов. Я даже вспомнить не могла, когда в последний раз ко мне обращались с душевной теплотой? Я посмотрела на Макса, скинувшего верхнюю одежду и подхватившего свой вещмешок, и не могла сдержать легкой улыбки, что тотчас угасла, как вспыхнувшая искра.

Никогда ничего не бывает просто так.

Эта истина, которую я запомнила вместе с насмешливыми и презрительными взглядами, осела черной копотью на подсознании. И сколько бы ты не тер ее, раз за разом марая тряпки, она не исчезала – становилась лишь больше, безобразнее. Въелась в жизнь и стала ее основной.

- Мне просто неудобно, - также вполголоса ответила я зверолюду, снимая его меховой плащ и следом – свою теплую накидку.

Скинув рядом с верхней одеждой, одиноко оставленной на вешалке, свою сумку и промокшие лоскуты ткани, что защищали лапы от кусачего холода, я последовала за лисом на кухню, пропитанную множеством приятных запахов. Едва я оказалась в теплом помещении, как во рту тотчас начала скапливаться вязкая слюна, а желудок требовательно заныл. Невольно поведя носом, я прикрыла глаза, растворяясь в нежных ароматах приготовленной еды. Однако я быстро взяла себя в руки – направилась к умывальнику, чтобы можно было насладиться ужином с чистой совестью.
Стол был накрыт в гостиной, поэтому, как только лис помыл руки и быстро ополоснулся, мы сразу же направились туда. И я снова почувствовала, как по телу мелкими мурашками разливается волнение: стол – лично для меня, уставшей и оголодавшей – казался богатым, будто он ломился от тяжести блюд, с любовью приготовленными хозяйкой этого дома. Я невольно сжалась и сделала шаг вперед, к стулу, однако зверолюд меня опередил. Лис заботливо отодвинул стул, помогая мне сесть, а я, почему-то сильно смутившись, безмолвно кивнула.

- Как все вкусно выглядит… - не удержалась и произнесла я с искренним восторгом, завороженно смотря на золотистый картофель с пряным мясом.

Повела носом, разбирая тонкие нити ароматов, витающих в воздухе, и принялась есть, изо всех сил стараясь не торопиться, чтобы не показать лисам то, как сильно измотал меня голод. А еда буквально таяла во рту! Все было вкусно. Очень вкусно.

- Ох, - я, слегка поджав хвост под стулом, взглянула на Макса, ища в нем некой поддержки или помощи в этом непростом вопросе, интересовавшем Агнессу, но вместо этого – немая тишина. – Мы столкнулись с ним случайно в лесу: я повредила лапу и не могла особо ходить, а мой дракон вывел меня на свет от костра, который как раз развел Макс. А потом неожиданно оказалось, что он еще и лекарь, поэтому еще и с ногой помог, за что я ему очень сильно благодарна, - снова улыбнулась, почувствовав, как внутри груди разливается приятное тепло, уютное и ласковое; перед глазами – обрывки воспоминаний той ночи, и все – в мельчайших подробностях. – Переждав ночь на месте, на утро мы дошли до ближайшей деревни, где потом и разошлись.

«Разошлись… - отозвалось глухим эхом в голове, и от этого я помрачнела, ощущая, как всколыхнулась в душе заброшенная совесть. – Точнее, я ушла, не сказав ему ни слова».

Я, стараясь не торопиться, аккуратно разрезала мясо и картофель на маленькие кусочки, после чего клала их в рот, наслаждаясь вкусом свежеприготовленной пищи; пряности и специи придавали блюду неповторимый вкус. Последний раз, когда мне точно так же удалось сытно поесть, был около десяти дней назад, когда одна одинокая женщина, чей жизненный путь в одночасье стал сложен и тернист, щедро наградила меня за гадание, а я, изголодавшаяся по горячей и сытной еде, сразу же потратила большую часть в ближайшей таверне.

Вскоре я почувствовала, как по телу начало медленно, подобно вязкой патоке, разливаться тепло. Невольно я прикрыла глаза и, поднеся ко рту чашку с ароматным чаем, сделала пару глотков. По кончикам пальцев – такое же тепло, с которым не хотелось расставаться. На мгновение, всего лишь на краткий миг, вспыхнувший яркой искрой в душе, мне показалось, будто я нахожусь не в гостях у едва знакомой мне семьи, а… у себя дома, где тебя всегда ждет с длинной и долгой дороги заботливая семья. Я улыбнулась, поставив чашку с травяным напитком обратно на стол.

- Да, Макс действительно хороший лекарь, - искренне произнесла я и посмотрела на лиса, благодаря которому я могла ходить практически на следующий день. – Если бы не его помощь, то кто знает, что со мной было.

Возможно, от комплиментов, щедро осыпавших лиса с двух сторон, Макс в спешке съел свой ужин и быстро выскользнул из дома, сказав, что хочет завести Шельдевакха в стойло и покормить драконов, моего и его. Снова не смогла сдержать улыбки, насадив на вилку гриб, и продолжила есть, ощущая бесшумно подступающую сытость и неисчезающее желание есть.

Неожиданно для себя я вскоре все съела: и запеченный картофель, и мясо, и грибы, и булочку, предназначенную для чая. Все, оставив лишь пустые тарелки на столе с парой крошек и легкую тяжесть в животе. Выдохнув и поблагодарив Агнессу за столь радушный прием и прекрасный ужин, я встала из-за стола и начала собирать за собой посуду, как лисица почти выхватила все у меня из рук и пригласила сесть возле камина – хотела… что-то мне дать? Вновь почувствовав обжигающее смущение, порожденное неловкостью, я смогла лишь глупо улыбнуться.

Присев на краю кресла возле камина, я прикрыла глаза, прислушиваясь к мерному потрескиванию дров в пасти камина. Тишина. Впервые за долгое время на душе у меня было спокойно. Я потянула носом, вбирая теплый запах огня, чей дым тонкими струйками исчезал в трубе. Мне не хотелось думать о том, что именно мне вскоре подбросит на мой путь злодейка-судьба и как я проведу завтрашний день. Просто… хотелось забыться. Насладиться тем иллюзорным спокойствием, что дал почувствовать мне Макс, и запомнить его.

Как один из самых приятных дней в моей жизни.

Уши дернулись – уловили приближающиеся шаги, и я, подавшись корпусом, обернулась и замерла: ко мне подошла Агнесса и дала мне вещи, предназначенные для сна. Я растерялась – не нашла, что можно было бы ответить на столь добрый и заботливый поступок, идущий из глубин сердца, и просто в безмолвии открывала и закрывала рот.  Только спустя нескольких секунд молчания, разлившимся между нами колючей неловкостью, я смогла собраться с силами:

- Ох, так много вещей… - я, отведя уши назад, растерянно посмотрела на лисицу в возрасте, а затем на кипу одежды, такой мягкой и теплой; медленно провела пальцами по ткани. – Право, не стоило Вам так заморачиваться на мой счет… Но спасибо большое.

Оставшись наедине с молчаливым пламенем, я тяжело вздохнула. Положила руку на грудь, сжала ее в кулак, чтобы ощутить шумное и частое биение сердца. Прижала уши к голове и потупила взгляд. Снова это горькое чувство, от которого неприятно щипало в груди. Чувство, что все происходящее – искаженная моими желаниями, втоптанными в грязь, реальность. Столько заботы, что ощущалась в каждом жесте, в каждом слове и взгляде лисов, я не видела никогда, и мне – как бы не было стыдно в этом признаться – это казалось неправильным. Кто по доброй воле будет хорошо относиться к такой, как я? К той, что отринула гордость и низко пала? Ничего не бывает в этом мире просто так, ничего…

Пока я увязала в собственных мыслях, словно в вязкой трясине, не заметила, как вернулся Макс.

- Ну, как я себя чувствую… - слегка растерянно, словно обращаясь в пустоту, где извивалось пламя огня в неизвестном нам танце, протянула я с нотками усталости в голосе. – Вполне хорошо. Спасибо за столь щедрое гостеприимство, - почувствовав лапу лиса на своей, я невольно вздрогнула, ощущая, как жгучий испуг разлился в сердце, ускорившим свой бесконечный бег. Осторожно убрала ее, положив на колени и поджав пальцы. – Знаешь, - усмехнулась я, обращаясь к рядом сидящему Максу, - моего дракона зовут Шельдевакх, - я произнесла эту фразу с легкой иронией, склонив голову набок и подперев ее рукой. – Шель – де – вакх. Попробуй повторить за мной.

Наблюдать за тем, как Макс действительно старался выговорить имя моего дракона, как древний заговор шептуньи, было немного забавно: лис с серьезным видом несколько раз повторил его по слогам, четко произнося каждую букву. Такому усердию можно было позавидовать! Но почему-то именно оно нашло отклик в моей душе, став едва ощутимым трепетом в груди, от которого я в испуге отступилась – не хотела вновь обманывать саму себя и слепо верить в эту ложь.

- Да, все верно, его зовут Шельдевакх, - я тихо засмеялась, слегка склонив голову. – Но если его имя тебе кажется действительно чем-то сложным, то можешь просто звать его «Шельди». Коротко, просто и немного звучно, не считаешь? – а когда лис произнес имя своей драконицы, я улыбнулась, слегка прищурившись – в моем взгляде промелькнула крохотная искра. – Сайка… Красивое имя, звучное. И весьма простое.

За спиной раздались тихие неспешные шаги. Уши дернулись, улавливая их едва слышимый шелест, и я обернулась. Взгляд – на лисицу, мать Макса, что все это время находилась на верхнем этаже и сейчас спустилась вниз – подготавливала комнату, где я могла переждать зимнюю ночь. Пальцы невольно сжали мягкую ткань выданной мне одежды, когтями впиваясь в переплетение нитей.

Снова бурлящая волна неловкости захлестнула меня, утягивая сознание в беспросветную пучину колючих эмоций: я противилась принимать тот факт, что заслуживаю такого обращения со стороны почти незнакомой мне семьи лисов, и каждый их жест добрый воли – пытка. Пытка для самой себя, потому что я не привыкла получать помощь со стороны – полагалась только на себя и свой язык.

- Постараюсь, - с улыбкой ответила я вслед Максу, что быстро скрылся из гостиной и оставил меня одну с собственными мыслями.

Наклонила чуть голову, ощущая, как к горлу подступает противный ком горечи, от которого щемило сердце. Провела рукой по мягкой и ткани, вбирая кончиками пальцев ее тепло, и вперилась пустым, лишенным красок жизни, взглядом в огонь, чьи языки пламени жадно лизали брошенные ему в «пасть» поленья. Вокруг – приятная, ласкающая слух тишина, но только в голове – мечущиеся мысли, пронзенные тревогой и волнений. Шумный вдох… «А действительно ли я заслуживаю всего этого?» - прошептала я в пустоту перед собой. Тяжелый выдох.

Вряд ли. Ведь ничего не бывает просто так, а я… просто должна была Максу, неожиданно появившемуся в моей жизни тогда, когда надежда исходила уродливыми кривыми трещинами. И должна была ему уже два раза.

От этих мыслей я усмехнулась, ощутив на своих плечах неприятный давящий груз обязанности… А я ненавидела быть кому-либо обязанной, но судьба услужливо лишала меня права выбора, ставя перед фактом, который мне оставалось лишь принять. Положив руки себе на плечи, я откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза, ощущая приятное прикосновения тепла пламени и то, как меня ласково тянула накопившаяся усталость за собой в туман небытия. Но покорно идти вслед за ней мне не хотелось.

- Уже вернулся? – при виде Макса, вернувшегося с улицы – от него веяло колючим холодом – уголки губ приподнялись, рисуя на моем уставшем лице легкую тень улыбки. – Как там Шельдевакх? Надеюсь, он не доставил тебе проблем? У него непростой характер, вредный, ну и не сильно любит подпускать к себе незнакомцев.

Услышав, что Шельдевакх, не жалующий ледяные зимы в Тор-Шолле, пригрелся рядом с драконом Макса, я вновь улыбнулась: он, появившийся на свет под палящими лучами жаркого солнца, никогда не любил холода, а обеспечить необходимым теплом зверя, что при свете луны принимал свой истинный облик, мне часто было не по силам. «Спасибо, что позаботился о нем», - я кивнула лису, обличив свою благодарность в столь простой, но бесполезный жест.

Я ничем не могла отплатить Максу за его помощь: в моих пустых карманах не было даже жалкого медяка, который я отдала бы ему, искренне поблагодарив мужчину за все, что он делал для меня во время этих двух нелепых встреч. Я ведь действительно искренне была ему благодарна, но только каждый его жест помощи, идущий от чистого сердца, невольно заставлял ощущать себя обязанной. Это чувство подобно тяжёлому гранитному камню уверенно тянуло меня на дно, как утопленника, чьи легкие обжигало ледяной водой при каждом «вдохе».

А он, не подозревая о моем душевном беспокойстве, продолжал что-либо для меня делать.

Мы продолжали сидеть в тишине, где каждый — в своих собственных мыслях. Только иногда я осторожно бросала кроткий взгляд на лиса, пытаясь в мыслях решить сложную для самой себя загадку: зачем, зачем он все это делает? Разве он получит какую-либо выгоду от того, что приютит замерзшую и оголодавшую зверолюдку, блуждающую мрачной тенью по улицам города-столицы? Я раз за разом задавала себе этот вопрос, но ответ, что, казалось бы, мелькал прямо перед моими глазами, на самом деле являлся яркой звездой на небосводе — был очевидным, но таким далеким. Далеким для меня.

Вскоре Макс, устроившийся на мягком кресле, вновь ступил за порог дома и попал в колючие объятия злодейки-зимы — ему нужно было проверить, хорошо ли протопилась баня. А я снова осталась наедине с собственными мыслями и ощущениями, что в этих стенах, пропитанных душевным теплом и любовью, я — лишняя. Я — в который раз? — медленно провела рукой по мягкой одежде, предоставленной самой Агнессой, и горько, ощущая, как скрипит надрывно сердце, улыбнулась. Это была забота, самая настоящая забота, но вот только воспоминания о ней уже покрылись пылью: я помнила лишь рваные клочья прошлого из своего детства, когда мать, поглощенная бедами, рухнувшими каменными глыбами на ее плечи, ласково прижимала к себе, проводила пальцами по волосам и шептала на ухо, внушая испуганному детскому разуму, что все будет хорошо. Но это было давно, тогда, когда сухой ветер осыпал наши шкуры золотым песком, а ноги увязали в раскаленных палящим солнцем барханах. Только сейчас бескрайние просторы пустыни сменились каменными джунглям города-столицы, а вместо ласковых объятий матери – гнетущая пустота.

Снова раздался тихий, едва ловимый звериному уху, скрип двери, а вместе с ним – тяжелый и знакомый шаг. Я обернулась, сжимая крепко в руках теплую ткань одежды, и улыбнулась Максу, с сообщившему о том, что она хорошо протопилась и я могу идти туда первой. «Надеюсь, покажешь мне, куда стоит идти?» - с кратким смешком поинтересовалась я у лиса, поднимаясь с кресла и следуя за ним на улицу, где царила надменная зима.

Из жгучего холода – в ласковое тепло предбанника, от мимолетного прикосновения которого по телу прошлась легкая волна усталости; я, невольно повинуясь вспыхнувшему подобно лучине желанию, вобрала в легкие густой воздух, пропитанный приятным запахом дерева. В груди что-то укололо, отозвавшись с глухим ударом сердца неприятным тянущим чувством. Я незаметно от Макса положила пальцы на стену и провела по дереву, жадно ощущая кончиками его шершавость и мягкость. Как же я давно не была в таких местах, где можно было наедине с самой собой привести в порядок не только тело, но и душу. Очень… давно.

Макс, желающий быть гостеприимным хозяином, подробно рассказал мне, где и что находится и что я могу взять с собой в баню. Поблагодарив мужчину, я закрыла за ним дверь, за которой кружась в своеобразном танце стелился поземок, и выдохнула, вперившись взглядом в невидимую пустоту перед собой. Снова мыслями – в пропасть, но только падение в бездну не оказалось долгим: я резко мотнула головой, сбрасывая с себя эфемерную тяжесть бессилия, коснулась ладонями своего лица и провела по нему. Выдохнула. Пробежалась беглым взглядом по утвари, что хранилась здесь, и стала медленно, словно разумом еще блуждая в туманном сне, снимать с себя одежду. Затем взяла с собой все необходимое и открыла дверь, сдерживающей раскаленный жар, и позволила горячему воздуху лизнуть меня своим шершавым языком.

Теплая вода успокаивала. Она смывала с меня не только уличную пыль и грязь, но и усталость; обволакивала душу, размягчая ее и даруя – хотя бы на краткий миг – желанное спокойствие. Я, прикрыв глаза, сделала глубокий вдох и тотчас ощутила, как грудь приятно обожгло изнутри. Пальцами осторожно перебирала мокрую шерсть, намыливала ее, образуя легкую пену, проводила по ней руками и ополаскивала свежей водой, что зачерпывала из рядом стоящей кадушки. Иногда, теряясь в лабиринте собственных мыслей, оборачивалась и замирала, словно зачарованная: рядом, стоя на скамейке, в масляной лампе дребезжал одинокий огонь, разгоняющий ночную мглу, что ютилась за моей спиной в другом конце бани. Смотрела на немой танец пламени некоторое время и снова зачерпывала воду, отдавая себя и свое тело в ее власть, и забывалась.

Уходить из бани, где сам разгоряченный воздух иссушал все душевные муки, превращая их в прах, не хотелось. Хотелось остаться там до тех пор, пока истерзанная неосязаемым хлыстом некой вины душа не перестанет болеть, но… Тяжелая ткань меховой накидки, защищающей меня от клокочущего мороза, легла на плечи; я одернула рукой ворот, оправила ее полы и вышла из царства тепла, падая в крепкие и цепкие объятия стужи.

- Теперь твоя очередь, - мягко произнесла я, неожиданно для самой себя столкнувшись с Максом в сенях; на мгновение я оторопела, но быстро пришла в себя: видимо, он видел, как я выходила из бани. – Если твоя мама не передумала, конечно.

Почему-то при виде лиса, что спас меня от очередного клейма воровки и уберег от презрительных взглядов, брошенных кинжалами в спину, на душе становилось легко; моментом ранее на ней – метель и вьюга, воющие подобно раненому зверю. Я не могла не улыбаться при виде этого мужчины: уголки губ сами приподнимались, а взгляд невольно смягчался и, казалось, даже таял, подобно воску зажженной свечи – смотрела на лиса с огромной благодарностью, что отзывалась приятным теплом где-то в груди. Однако всякий раз, как только разум начинал увязать в густом тумане, я резко одергивала себя, грубым рывком вытаскивая свое сознание из цепких пут забвения. «Не обманывайся, - раз за разом твердила я сама себе, - не верь в то, чего не существует».

- Хорошо, - осторожно кивнула я, тихо обходя Макса, а затем, поддавшись непонятному внутреннему желанию, обернулась и… замерла на месте, вперившись безмолвным взглядом в закрытую дверь – уже ушел.

Как-то грустно усмехнувшись, я, скинув на вешалку теплую меховую накидку, что защитила меня от ледяных клыков стужи, осторожно, словно боясь издать лишний звук, прошла внутрь теплого дома. Только даже мой бесшумный – по крайней мере, мне хотелось в это верить – шаг не остался незамеченным: хлопотавшая на кухне Агнесса почти сразу же выглянула из дверного проема и, заметив растерявшуюся меня, тепло улыбнулась. А я, замерев на месте от нахлынувшего смущения, сковавшего по рукам и ногам невидимыми цепями, стесненно посмотрела на лисицу в ответ.

Мама Макса была доброй, дружелюбной и заботливой. Она видела и будто бы чувствовала сердцем, какие именно чувства глодали меня изнутри: женщина осторожно, словно боясь еще сильнее смутить или ввергнуть меня в пучину неловкости, разговаривала со мной, делясь своими мыслями по поводу своих детей. В ее словах, что приятным шелком ласкали слух, чувствовалась безграничная любовь, от которой даже на моей душе становилось тепло.

Она проводила меня до комнаты Лейлы, родной сестры Макса, что уже давно выпорхнула из родительского гнезда, широко расправив крылья: внутри небольшой комнаты, где ощущалось лишь присутствие ночной темноты, льющейся сквозь толстое оконное стекло, было немного пусто, но чисто и опрятно. Я, ступив внутрь, окинула изучающим взглядом убранную кровать с теплым пуховым одеялом, широкий стол, на котором одиноко стояла горящая масляная лампа, отбрасывающая извивающие тени на стену за собой, и открытый шкаф, на чьих полках ютилась пустота. Сделала небольшой шаг, другой, третий. Остановилась возле кровати и, переступив через саму себя и поддавшись мимолетному желанию, рукой коснулась одеяла, вбирая кончиками пальцев забытую мягкость кровати. От этого в сердце – приятная дрожь.

- Благодарю Вас, Агнесса, за столь радушный прием, - я повернулась к женщине и улыбнулась, пытаясь вновь поблагодарить лисицу за всю ее заботу. – Не стоило так Вам сильно заморачиваться насчет меня, незнакомки с улицы.

И вновь Агнесса, хранительница очага, добродушно отшутилась, сказав, что их семья всегда рада гостям и что мне не стоит так сильно переживать по этому поводу. Она с мягкой улыбкой на лице пожелала хорошо отдохнуть и, решив больше не беспокоить лишними разговорами, удалилась, оставив меня наедине с собой… С собой и собственными мыслями, что медленно, отгрызая куски и жадно смакуя их, пожирала тьма.

Снова – одна. Шумно выдохнув, я поставила возле кровати свою потрепанную сумку и села на край мягкой кровати, позволив неугомонно рыскающему отчаянию наброситься на меня, как на загнанную в угол дичь: закрыла лицо руками, невольно прижав уши к голове, ссутулилась, ощущая на спине невыносимую тяжесть, словно на плечи положили гранитную глыбу. Вдох… Провела пальцами по лицу, медленно растирая уставшие глаза. Затем пустой, лишенный толики эмоций и чувств, взгляд – в потолок, а на нем точно также извиваясь подобно змеям танцевали тусклые тени, отброшенные лампой. Выдох.

Вместо мыслей – вопрос, что гулким эхом раздавался в моем сознании: зачем? Зачем Макс решил пригласить меня к себе, зная мою истинную натуру? Зачем пригласил на ужин и зачем решил приютить меня, даровав теплый ночлег? Зачем?.. Горькая улыбка, смешанная со сдавленным смешком, тотчас легла на мое лицо, а по телу – эфемерный холод: я знала ответ. Знала его с самого начала, но отчаянно отрицала, потому что боялась. Боялась коснуться этого света и вместо ласкового тепла вновь ощутить испепеляющий жар, после которого на душе – выжженная пустошь. «Ничего не бывает просто так, - снова прошептала я, обняв себя за плечи и зарываясь пальцами в шерсть; взгляд – за окно, в густую тьму ночи, гудящую меж домов. – Ты прекрасно знаешь, что у всего есть своя цена».

Мир, в который я тотчас окунулась, едва покинув бескрайние земли, усыпанные золотым песком, измерял все монетами: одолжения, помощь, любовь и даже жизни – все это покупалось и продавалось, и спрос на бесплотные товары не уменьшался – рос с каждым днем все сильнее. Поэтому я пыталась изо всех сил поверить, что доброта лиса – товар, за который мне нужно будет заплатить. Потому что… Уши неожиданно дернулись – уловили тяжелый мужской шаг и едва уловимый шорох двери, щелчок. Потому что отчаянно не хотела, чтобы нас что-то связывало сильнее мимолетных встреч. Услуга за услугу. Я, затаив дыхание, под гул клокочущего в груди сердца бесшумно поднялась с кровати и, почти на цыпочках ступая до собственной двери, вышла в коридор.

И чтобы больше – ничего.

Виски запульсировали, а по телу разлился жар. Почему-то именно сейчас, когда все было решено окончательно и бесповоротно, меня охватило сильное волнение: в горле – шершавая сухость, с губ – скомканное дыхание, рваное и частое, в руках – мелкая дрожь, а в ногах – вяжущая слабость. Однако даже так я была глуха сама к себе и затыкала уши от крика собственной души, что отчаянно вопила от безнадежности, - не слушала ее. И не хотела слышать, повторяя про себя, как мантру, что у всего в этом мире есть своя цена и иначе – никак.

Пальцы осторожно коснулись металла ручки и обхватили ее, поворачивая и медленно, бесшумно толкая от себя. Когда дверь немного отворилась, я едва заметной тенью проскользнула внутрь комнаты лиса и также тихо закрыла ее за собой. Замерла, пытаясь успокоить мечущееся в груди сердце; выдохнула, сглотнула скопившуюся слюну и сделала первый, полный какой-то детской робости и неловкости, шаг к кровати Макса, что уже успел раствориться сознанием в мире грез. Затем другой, второй, третий… и так до тех пор, пока я не оказалась рядом со спящим зверолюдом. Пытаясь скрыть от самой себя дрожь в пальцах, дотронулась до края кровати. Остановилась, внимательно рассматривая лицо лиса, обласканное чернильными красками ночи. А в ушах – гулкий звон.

- Макс… - спустя некоторое время прошептала я, наклонившись ближе к лису и мягко коснувшись его плеча; невольно вобрала в легкие приятный запах трав и прикрыла глаза, шумно выдохнув. – Я… я хотела сказать тебе спасибо за то, что позволил мне остаться в твоем доме, - притихла, ощутив, как сильнее загрохотало собственное сердце, едва я встретилась с Максом глазами; я попыталась улыбнуться, но вместо этого уголки губ лишь слабо дрогнули, и я немного отстранилась от мужчины, забыв сделать вдох. – И мне хотелось бы отблагодарить тебя за все, что ты сегодня сделал ради… меня.

Пальцами – осторожно за края одежды, выданной Агнессой, и медленно потянула ее верх, обнажая собственное тело в густой тьме. После, немного робко скомкав ночнушку в руках, я отпустила ее, позволив ткани скользнуть по изгибам тела на пол. Замерла, добровольно разрешая мужскому взгляду увидеть меня. Выдохнула, не слыша собственных мыслей от громыхания сердца в груди, и наклонилась, осторожно касаясь лица зверолюда рукой, ощущая пальцами его мягкий мех и вбирая это прикосновение. «Только скажи мне, чего ты хочешь», - горячо выдохнула я, позволив голосу раствориться в томном шепоте, и осторожно коснулась его губ своими.

Страшно. Мне почему-то было очень страшно: сердце грохотало в груди, билось так отчаянно и быстро, словно ещё немного и оно точно пробьет своими ударами грудную клетку. Я чувствовала, как всему телу расползлась мелкая, вгрызающаяся в мышцы, дрожь; дыхание стало частым, рваным, сбивчивым, будто я сейчас впервые решилась шагнуть в эту бездонную пропасть, но... только это был не первый раз, когда мне приходилось расплачиваться собственным телом за временные удовольствия — сытную еду, вкусное питье и теплое жилье.

И я — как же это мерзко, отвратительно и низко звучит! — смирилась с такой жизнью грязной бродяги, что вынуждена была торговать своим телом. Я привыкла безмолвно отдаваться похотливым мужчинам за еду и кров, а изредка — за звенящие монеты, и поэтому раз за разом покорно проглатывала это унижение, однако сейчас, стоя обнаженной перед Максом и слушая раскаты собственного сердца, я почему-то не могла вновь опустится на дно, не могла сделать первый шаг в эту зловонную бездну — неподвижно стояла перед ним, отчаянно унимая терзающую меня дрожь. А накренившееся сознание медленно шло ко дну.

Я сжала пальцы в кулаки, впиваясь в собственные ладони когтями и чувствуя, как сердце продолжает шумно и горячо биться о ребра. Я боялась, очень сильно боялась услышать слова лиса, потому что я, подобно наивной простушке, хотела, безумно хотела — да, именно сейчас я это признаю, признаю, качаясь на цыпочках на краю от безрассудства! — верить в его доброту. Искреннюю, незапятнанную скверной алчностью, лицемерием, жадностью доброту. Но... К горлу подкрался грубый, царапающий изнутри глотку горький ком. Но если с его языка сорвутся желания, взывающие к «плотским наслаждениям», я... я сломаюсь. Внутри. Как тонкий прутик — пополам. Поэтому я стояла, парализованная леденящим душу страхом, и беспомощно смотрела сквозь пелену ночного сумрака на Макса, а он — на меня.

Следующие секунды, упавшие с оглушающим грохотом на дно песочных часов моей жизни, стали роковыми: вместо желаний похотливых утех зверолюд аккуратно, боясь навредить мне неосторожным словом, приподнялся с кровати и дотронулся меня, медленно усаживая на кровать. От его прикосновения я вздрогнула, ощущая, как внутри разросшееся огромным пузырем напряжение в одночасье лопнуло, разливаясь по всему телу обжигающим бессилием, рожденного из колючего страха и тлеющей радости, как все тело бросило в жар с крупной дрожью; я покорно повиновалась этому жесту — опустилась на мягкую перину, не убирая своего испуганного и потерянного взгляда с мужчины. Молча смотрела на него, пытаясь в одиночку справиться с бурлящими эмоциями, от которых мое сознание подобно сорванному ураганным ветром листку кружило, бросало из стороны в сторону, но не смогла. Не смогла сдержать обжигающую горечь слез, что сдавливали горло невидимой веревкой, душили меня, а глаза невыносимо щипало!

Я, поджав подрагивающие губы, прижала уши к голове, дотронулась рукой до собственных глаз, смахивая вниз проступившую влагу. Ссутулилась, вжав голову в плечи. Опустила свой взгляд — вниз, под ноги. Из груди — первый всхлип, а за ним — теряющиеся на щеках в шерсти жемчужины слез.

— Почему... ты такой добрый? — с внутренним надрывом произнесла я, позволяя слезам литься. — Почему постоянно помогаешь мне? Мы ведь даже не знакомы! — с горьким всхлипом выдала я, ощущая легкие поглаживания по спине, однако от этого жеста, что должен был успокоить мечущуюся в агонии душу, меня еще сильнее затрясло. — Ты же не знаешь, кто я такая, но... но... ты так хорошо ко мне относишься. Ты спас меня, что тогда, что сейчас, и не просишь ничего взамен! — я смолкла, задыхаясь от собственных слез и всхлипов. — Почему ты... такой правильный?

Вопрос, который мучал меня долгое время, сам невольно сорвался с моих уст и рассеялся в звенящей тишине, нависшей между мной и Максом. Я, попытавшись сглотнув невидимый ком, застрявший в горле, медленно перевела свой загнанный взгляд на лиса и принялась ждать, страшась сделать вдох.

От осторожных прикосновений, которые превратились в заботливые поглаживания, я вновь невольно задрожала всем телом ощущая, как крупные капли слез вновь проступили на моих глазах и как они, скатываясь вниз, снова затерялись в густой шерсти. По телу – волна слабости, которой невозможно было сопротивляться: я, задыхаясь от бесконечной череды всхлипов, опустила голову еще ниже – боялась встретиться с лисом взглядом, но даже так мне не удалось полностью скрыться от него. Испуганно вжав голову в плечи, я нервно переплела пальцы рук между собой, крепко сжала их.

Тишина удушающим едким дымом заполоняла утонувшую во мраке комнату: дышать становилось все тяжелее, а каждый вдох неприятно обжигал легкие, будто бы мне сейчас приходилось жадно глотать раскаленный воздух Мертвой пустыни. И это свинцовое безмолвие тяготило не только меня, отчаянно борющуюся с собственными слезами, но и самого хозяина этого дома, ведь именно он и заговорил, рассеивая своими осторожными словами нависшее между нами молчание.

Я его слушала, перебивая его плавную и спокойную речь своими нарывными всхлипами, не в силах успокоиться и взять под контроль собственные эмоции. Потому что Макс говорил правду, не все в этом мире являлись грязными подонками и ублюдками, которым с рождения была чужда симпатия, сострадание и сопереживание. Не все… но многие. И судьба чаще всего сталкивала меня с ними, словно испытывая меня и мои силы на прочность, а не с теми, кто готов от чистого сердца протянуть руку помощи и безвозмездно разделить со мной еду и свой кров…

…до той случайной встречи среди высоких деревьев, окутанных густым мраком ночи.

От этих мыслей, пронзившими мой разум смертоносными стрелами, я вновь ощутила, как по телу проходит крупная волна дрожи, а сердце, бешено бьющееся в груди, будто бы сжалось в крошечный комок и устало заныло. Я, еще сильнее опустив голову, обняла себя за плечи, впившись пальцами в собственную шкуру; грудь продолжала часто вздыматься и опускаться, а изо рта срывались рваные вздохи, смешанные со всхлипами. Мне было тяжело… Тяжело находиться рядом с тем, кого я искренне хотела считать таким же грязным, опустившимся на дно общества, зверолюдом, как и я сама, однако своими поступками, что излучали забытую доброту и заботу, он невольно разрушал этот образ, в который я хотела верить. И лис, видимо, это ощутил: поднялся с кровати, заботливо похлопав меня по плечу, и отошел к окну, раскуривая трубку.

— Может, все же расскажешь почему ты стала так жить? Я не хочу давить на тебя, но даже небольшая толика информации поможет мне лучше тебя понимать.

От этих слов, осторожно дотронувшихся до моего сердца, я почувствовала, как снова горячие слезы обожгли мои глаза, а губы вновь задрожали; из груди вновь вырвался скомканный вздох, а следом – тяжелый всхлип. Я подняла на измученный, полный горького отчаяния и бессилия взгляд. Почему… Плечи мои дрогнули от очередного рваного выдоха. Почему мне так хотелось довериться ему? Шмыгнула носом, стараясь вдохнуть как можно больше воздуха. Разве я не зареклась больше никогда никому не открывать собственное сердце? Дрожащей рукой смахнула жемчуг проступающих слез, прикрыла глаза. Так почему?..

- Тот, кому я доверяла больше всего, предал меня… - дрожащим, подобно тонкой нити на ветру, голосом начала я, и каждое слово давалось мне с огромным трудом. – Хотя это была моя вина, что так легко повелась на его сладкие речи. Была тогда глупой, наивной дурой! – внутри меня все резко опалило необъяснимым жаром, от которого сердце, бьющееся о ребра в бешеном темпе, застонало; я стиснула зубы, опустила голову вниз и сжала руки в кулаки. – Верила, что нищую дочь прислужливой действительно может полюбить сын охотника! Но, как оказалось, все было ложью, и мне было больно от этой правды. Очень больно, - в горле резко запершило так, словно его кто-то изодрал острыми когтями изнутри, и я смолкла, уставившись потерянно в пустоту перед собой. - И я… просто не знала, что мне делать и как дальше жить с этой правдой. Я сбежала… Только от внутренней боли я так и не смогла никуда деться. Она убивала меня изнутри. И тогда я начала делать все что угодно, лишь бы перестать чувствовать ее. Пала на дно. Но это, как ни странно, помогло притупить всю боль. А потом… - голос, пронизанный болью, снова дрогнул, стал еще ниже и тише, обрел шипящие и рычащие нотки, присущие всем зверолюдям. – Потом просто к этому всему привыкла, стала считать нормой: крутилась с такими же, как и я, отбросами общества.

Внутри души – буря истязающих эмоций, от которых мне становилось дурно: я, лишенная сил, подобно призраку сидела на кровати лиса и молчала, уставившись в одну точку перед собой. Молчала. Потому что все, что желал услышать мужчина, уже было озвучено, и в комнате вновь воцарилась гнетущая тишина. Мерзкая, гнилая, ядовитая. И от этого мне было страшно, страшно знать, какие мысли сейчас одолевают Макса и… Тут я вздрогнула, еще сильнее сжавшись. И… какой теперь я выгляжу в его глазах.

- Я… я очень благодарна тебе, Макс, за твою безграничную доброту, но такая, как я, не должна находиться в этом доме и не должна была сюда приходить… - я нервно провела руками по голове, приглаживая взъерошенные волосы, желая найти мимолетное успокоение в столь простом и заурядном жесте. - Я не та, с кем тебе следовало бы говорить, а тебе и вовсе лучше и вовсе избегать, как огня…

Мне было тяжело, невыносимо мучительно сидеть перед лисом обнаженной не телом, а душой: впервые за долгие годы я кому-то раскрыла собственные мысли, что для меня были подобно яду – отравляли мое сознание; и сейчас я словно сама себя вынесла на самосуд, исход которого полностью зависел лишь от решения Макса. Я с трудом выдохнула и безвольно, как марионетка, опустила голову вниз, обняв саму себя за плечи – нелепо пыталась защититься… от его последующих слов.

Я была готова услышать все что угодно: от колких слов отвращения до молчаливого укора, терзающего душу еще сильнее гневных фраз, поэтому крепко зажмурилась, прижав уши к голове – ждала. Ждала все, что угодно, кроме… ненавязчивых слов поддержки, от которых по телу прошелся крупный озноб.

Я не сразу поняла, что мужчина приблизился ко мне. Его тихий шаг выдал лишь легких скрип половиц и едва уловимый шелест ткани, и именно это переплетение звуков заставило меня поднять голову и обомлеть: Макс, замерев возле меня, протянул собственную одежду. Я потерянно смотрела на него, не находя в себе силы вымолвить хоть что-то, пока он сам не положил вещи в мои руки. Пальцы тотчас сами крепко сжали грубую ткань.

- Спасибо… - дрожащим шепотом сорвалось слово благодарности с моего языка и тотчас скрылось за сдавленными всхлипами.

Стараясь проглотить горький ком, распирающий горло, я накинула на себя рубашку, чья длинная пола походила мне больше на простое, лишенные изысков платье, а следом неспешно – штаны. Села на кровать, вновь вжав голову в плечи и устремив опустошенный взгляд куда-то перед собой в пустоту. А с глаз продолжали скатываться и теряться в мокром мехе крупные капли слез.

- Если бы… - начала я, ощущая проявившуюся от рыданий хрипотцу в голосе, - если бы такое со мной случилось, то я бы вцепилась в эту возможность мертвой хваткой, - я усмехнулась, однако следом раздался тяжелый всхлип – осознание, что таких поблажек судьбы мне не доводилось встречать, вновь начало тянуть в пучину отчаяния. – И не только я бы так поступила, а любой, чья жизнь – это просто насмешка богов.

На моем лице промелькнула грустная улыбка, а перед глазами – калейдоскоп воспоминаний, где я отчаянно пыталась найти хоть единственный момент, что мог бы перевернуть всю мою жизнь с ног на голову, однако раз за разом в памяти проскальзывало лишь лицемерие. Мной пользовались, как игрушкой, а я это принимала – знала свою участь, отведенную мне Звездным драконом, и поэтому не верила, что может быть как-то по-другому. Я затаила дыхание, ощутив шумные удары сердца в висках. А верю ли я сейчас в это?

- Ты прав… - тихо произнесла я, встав с кровати и ощутив, как слабость бурной волной захлестнула меня. - Я и так тебя разбудила, прости... – укутавшись еще сильнее в длинную мужскую рубашку, я осторожно вышла из комнаты лиса и замерла на пару секунд в дверях, чтобы обронить едва слышимое: - Спокойной ночи.

Послышался тихий щелчок, и я, оказавшись в коридоре, шумно выдохнула, опершись спиной о дверь. Зарылась лицом в ладонях и, вобрав в легкие немного воздуха, шумно выдохнула, пытаясь вырваться из омута отчаяния. В глотке продолжало саднить, а лицо, опухшее от слез, горело. Мой взгляд метнулся вниз, к лестнице, ведущей на первый этаж, и в голове промелькнула яркой искрой мысль о том, чтобы уйти. Разминуться с лисом раз и навсегда, чтобы он не связывался с тем, кто принесет ему только горе, но… Ноги сами направились в противоположную комнату, когда-то принадлежавшей его сестре, сами довели меня до мягкой кровати, и я словно провалилась в бездну беспамятства, едва только голова коснулась мягкой подушки.

Безрадостное завывание ветра, резко раздавшееся за окном, выдернуло меня из крепкого сна: вздрогнув от легкого испуга, терпкой жидкостью разлившегося по всему телу, я открыла глаза и, невольно прищурившись от ярких лучей солнца, которые яркими пятнами уже разливались по полу и стенам, осмотрела комнату. Выдохнула, и как только я начала осторожно подниматься, опершись руками о мягкую перину, тотчас ощутила резкую боль, пронзившую затылок, сменившуюся монотонным гудением. Шикнув, я села на край кровати, опустив голову и прижав к ней уши.

Воспоминания о вчерашнем дне тотчас начали всплывать перед глазами, как многочисленные всполохи искр — слишком ярко и быстро замелькали, сменяя одни размытые образы другими. Внутри души тотчас всколыхнулись сонные чувства, и от этого сердце измученно застонало. Я невольно положила свою руку на грудь, чувствуя его мерное биение и ощущая надсадное жжение внутри. Сжала пальцы, комкая грубую ткань рубашки Макса.

Я не знала, как мне быть, ведь то, к чему я привыкла – как же тошно осознавать, что именно к такой низкой жизни я и привыкла! – сейчас мне казалось отвратительным. Я, зажмурившись, съежилась – вжала голову в плечи. Как же я низко пала! А ведь я всего лишь слепо бежала от той боли, что безжалостно истязала меня каждый день, - хотела от нее спрятаться, скрыться, но вместо этого постепенно опускалась на дно, становилась ближе к тем, к кому больше всего питала отвращения: я по собственному желанию отдавала в распоряжение свое тело мужчинам, чьи губы сначала ласкали мое тело, а потом целовали супруг и детей. И это я осознала только сейчас... На лице появилась горькая, пропитанная душевной болью, усмешка. Нет, я это всегда знала, но сама бросала себе тлеющий пепел прямо в глаза – не хотела видеть эту простую истину… до тех пор, пока не столкнулась с Максом.

Встреча с этим лисом будто бы сняла эту пелену с глаз, вернув мне то, что я утратила несколько лет назад, - веру. Веру в то, что не все люди и нелюди прогнили насквозь. Но только смогу ли я и дальше предлагать жаждущим плотских утех мужчинам свое тело в обмен на деньги, еду и кров? Ведь от гаданий, которым готовы довериться лишь единицы, я и пары серебряных монет никогда не накоплю. Я резко мотнула головой, пытаясь «вытряхнуть» из себя дурные мысли. Не об этом сейчас мне нужно было думать, не об этом.

Образы прошлого вечера все еще были четки и ясны, а слова, которые я произносила перед хозяином этого дома, невыносимым гулом то и дело раздавались у меня в голове. Неловко, мне было ужасно неловко и стыдно за то, что я сравняла Макса и остальных, яро жаждущих тепла женского тела, и я хотела извиниться перед ним, чтобы хоть как-то облегчить страдание совести, извивающейся подобно раненой змее.

Встав с кровати и быстро заправив ее, я осторожно подошла к двери и припала к ней – приложила ухо к ее холодному дереву. Я, затаив дыхание, вслушивалась в едва уловимые для зверолюдского уха звуки: приглушенные голоса раздавались где-то вдалеке, внизу, а их сменяло журчание воды и звонкое лязганье, бряцанье и стук различных предметов. Видимо, Макс со своей матушкой уже встали… Я, поежившись от захлестнувшего меня волнения, положила руку на холодный металл ручки, обхватила ее пальцами и… замерла. Не решилась открыть ее. В ушах – громкое биение испуганного сердца, что гонимое бурей чувств ускоряло свой бег. Присутствие Агнессы смущало до ужаса, но вопли совести были гораздо сильнее: она истошно кричала, превращая душу изнутри – в рваные лоскуты. Поэтому я, сопротивляясь легкому головокружению, вышла в коридор, а затем осторожно спустилась по ступенькам вниз.

Приятное тепло тотчас ласково коснулось моего тела, а вместе с ним – запах свежего мяса. Я, стараясь ступать бесшумно, будто бы крадучись, вышла на кухню, где как раз и встретила хлопочущих Агнессу и Макса.

- Доброе утро, - осторожно начала я, попытавшись натянуть на лицо безмятежную улыбку.

Однако встретившись с лисицей взглядом – она посмотрела на меня с легким удивлением, – я тотчас почувствовала, как все мое тело бросило в жар от охватившего смущения: я вчера надела на себя одежду Макса, а сегодня, позабыв совершенно об этом, вышла к его матушке в таком виде! Щеки мгновенно заалели, но густая шерсть, покрывавшая все мое лицо, удачно спрятала и этот пунцовый румянец, несмотря на то что нервно дернувшийся хвост и отведенные назад уши выдавали все мои бушующие внутри сердца чувства.

- Макс, можно тебя на пару слов? – спросила я у лиса, с трудом подняв на него собственный взгляд; сердце, отравленное едким страхом, испуганно забилось в груди.

Я не могла сказать точно, чего именно я боялась. Мне казалось, что я боялась отказа, отвращения, насмешки со стороны мужчины… Буквально всего, что могло произойти в следующее мгновение. И поэтому, когда Макс отреагировал положительно, я, нервно вцепившись пальцами в ворот рубашки, ушла в сени, надеясь, что Агнесса не услышит нас разговор.

- Я хочу еще раз поблагодарить тебя и извиниться за вчерашнее, - тихо, почти шепотом произнесла я, потупив стыдливо взгляд; хвост нервно дернулся и оказался зажат меж ног. – Мне очень неудобно за произошедшее, ведь я, видимо, была о тебе такого… - я смолкла, ощущая неприятную эфемерную горечь на языке от того, что хотела произнести следом, - низкого мнения, что посчитала «подобное» лучшей расплатой за твою доброту. Прости меня. Если есть что-то, что я могу сделать для тебя, скажи, - я, оглушенная грохочущим сердцебиением, сквозь парализующее волнение и страх подняла на Макса свой взгляд. – Я хочу исправиться в твоих глазах.