Юнилия ушла, не обронив ни слова. Она закрыла за собой дверь, оставив Натаниэля, в чьей груди пылал испепеляющий огонь злости, наедине с собственной скверной, что черной плесенью опутывала все его тело. Она ушла… а он так и остался стоять неподвижно, прожигая тяжелым взглядом дверь и сжимая изрезанную осколками бокала руку, не в силах сдвинуться с места: слова, ставшие чернилами на желтой бумаге, гнилыми воспоминаниями терзали измученную душу эльфа, жадно испивая его оставшиеся силы до дна. А капли крови алыми цветами продолжали раскрывать свои бутоны на грязном полу.

Удары сердца в груди – секунды жизни, от которых грудь разрывало на части; а боль, словно голодная змея, медленно ползла выше, обвивая толстыми кольцами шею, руки и сдавливая их до неслышимого хруста. Все тело – в холодный пот, перед глазами – мутная пелена. Дышать. Становилось сложнее дышать, будто бы разом в комнате не оказалось воздуха, а вместо него – пустота.

Герцог, коснувшись рукой собственной шеи, часто (и тяжело) задышал, срываясь на тихий хрип. Склонил голову, прикрыл глаза, утопая в шумном биении собственного сердца. С трудом переставляя ослабевшие в миг ноги, Натаниэль дошел до собственного стола и облокотился, оперся о него дрожащими руками. Рваный выдох, давшийся с острой болью, сорвался с губ. Эльф, сглотнув вязкую слюну, медленно, цепляясь бледными пальцами за ручки ящиков и спинку стула, сполз на пол. Снова вдох, от которого грудь резко обожгло. И чьи-то острые когти царапали горло.

Краски мира стали сливаться воедино, неохотно расступаясь перед густой и вязкой, как смола, чернотой. Снова, как и тогда, она пришла за ним – чувствовал ее ледяное дыхание на собственной коже. Скверна! Герцог, задыхаясь, коснулся щекой холодного дерева стола, склонил голову в отчаянной попытке сделать глоток воздуха, но вместо него проглотил лишь давящую боль. Утопая в бреду, он видел сквозь черные пряди волос, как плясали вокруг него ее прислужники, уродливые тени, слышал их истошный вопль, ставший невыносимым гулом. Они столпились вокруг него, извиваясь подобно дыму, чтобы потом утянуть за собой в бездну.

Сквозь черное ничего редко пробирались обрывки чьих-то фраз, которые тотчас сливались с немой тишиной. Притупленные ощущения обманывали истощенный разум, даруя тому ощущение абсолютной пустоты. И лишь когда знакомое чувство тепла шелковой тканью коснулось его, игриво зовя за собой, Натаниэль, плутавший в лабиринтах бессознательности, смог вырваться из ее крепких пут.

Слабость. Все тело было объято слабостью, как пламенем, - оно было истощено, измучено, сломлено. Взгляд – в серый камень потолка, за ним – глубокий вдох. Воздух… Он ощущался подобно свежей росе, павшей на кончик языка. Натаниэль, пытаясь вырваться из уз слабости-дурмана, приподнялся на локтях и сел, облокотившись спиной об изголовье кровати. Эльф часто задышал: одно движение, а сердце уже вновь пустилось в бешеный пляс, разбиваясь о ребра. Он опустил взгляд и моментально замер, ощутив, как ледяное оцепенение вновь сковывает его руки и ноги.

- Юнилия?.. – словно не веря самому себе, шепотом – это все, на что хватало его сил – произнес мужчина.

Это была она. Снова она, снова рядом с ним! Эльфийка, чья нежная сущность отторгала винного герцога, ненавидела и презирала, теперь преследовала его тенью. Натаниэль стиснул зубы, отвернулся, закрыв лицо руками, шумно выдыхая сквозь пальцы – эмоции вновь вскипали внутри него, обжигая изнутри. Уставшее сердце снова ускорило свой бег, чья шумная поступь отдавалась гулким звоном в ушах. 

- Я не понимаю, - герцог убрал руки от лица, вцепился в толстое одеяло; снова шепот, пронизанный болью и отторжением, возмущением и злостью, - почему Вы все еще здесь? Зачем Вам это все? Зачем?

Он уничтожил ее мир. Обратил его в прах, который следом развеял по ветру. Он – палач ее жизни, ее судьбы, и она знала это. Знала с первого дня их встречи! Знала и взращивала в своей душе семена ненависти и ждала, пока цветы похороненных мечтаний и надежд зацветут, чтобы украсить ими могилу ее супруга, Натаниэля де Кайрас. Эльф отпрянул от изголовья кровати, откинул одеяло в сторону, задыхаясь от слабости, пронизывающей все тело. Да, так оно и было. Других вариантов и быть не может! Она, упиваясь наслаждением от его страданий, преследовала мужчину, чтобы убедиться самой, что он канет в бездонной пропасти навечно.

Натаниэль, сев на краю кровати, остановился, прикрыв глаза – голова кружилась, а в легких не хватало воздуха. Выдохнув, мужчина коснулся ногами холодного пола, однако встать не мог – не было сил. Ноги тотчас подкосились, не выдержав тяжести эльфийского тела, и все, что он мог, это встать на колени, одной рукой вцепившись в край одеяла, а второй – коснуться пола. Воздуха, вновь не хватало воздуха! Герцог часто задышал, пытаясь жадно его глотать.

- Вы мне ничего не должны, - едва слышно прошипел Натаниэль, не оставляя жалких попыток подняться, однако все они обращались в ничто. – Больше — ничего, поэтому прекратите лгать мне! Я так устал от этой лжи, от этого мира, от самого себя... – он застыл на месте – исчезли последние капли сил, а тихий голос его задрожал. - Я просто хочу, чтобы все это закончилось как можно быстрее. Просто оставьте меня в покое...[AVA]https://i.ibb.co/XDfQ7Pm/1.png[/AVA]

Сбежать, нужно было сбежать из этой комнаты, вырваться из плена каменных стен, уйти с глаз эльфийки, нахально играющей в благородность. Сомкнув зубы, Натаниэль вновь попробовал подняться, но руки и ноги, истощенные сильной слабостью, дрожали – не подчинялись отчаянным желаниям герцога. И даже клокочущая внутри груди злоба, на мгновение ставшая единственным источником сил, не могла совладать с тяжелой усталостью, парализовавшей все тело: с каждым тяжелым вдохом, обжигающим легкие, Натаниэля начинала пробирать крупная дрожь, а к горлу – подступать противный горький ком тошноты; перед глазами – искры, которые медленно обволакивала темнота. Он, прикрыв глаза на мгновение, сглотнул вязкую слюну, что мешала дышать.

Сквозь нее – мимолетное касание до предплечья, такое ожидаемо неожиданное и обжигающее. Хотелось смахнуть руку эльфийки, убрать ее, чтобы прекратить весь этот спектакль уродливых актеров, но Натаниэль, часто и тяжело дыша, смог лишь сквозь сдавленное шипение повести плечом. Не было сил ни говорить, ни шевелиться, и поэтому он против собственной воли стал покорной «марионеткой» в руках Юнилии: она, подхватив тело бывшего супруга, усадила его обратно на кровать, облокотив спиной об изголовье кровати – помогала эльфу принять наиболее удобное положение, а он, подобно йентолу, обрастал колючими шипами – отрицал.

- Так убирайтесь отсюда сейчас же, и тогда Вы не будете видеть ни меня, ни этого дома, это прекрасная возможность оставить нас двоих в покое! – на выдохе произнес Натаниэль, касаясь рукой собственного лба. – И я тогда могу обещать, что даже о моей смерти Вы не узнаете. Вы же сами хотели забыть меня, так я теперь предоставляю Вам прекрасный шанс раз и навсегда покончить со всеми этими «обязанностями», которыми мы были когда-то связаны. Просто убирайтесь, - он провел рукой по лицу, стирая с него редкие капли пота. – Уходите же!

Но Юнилия словно была глуха к отчаянному воплю истерзанной души бывшего супруга – не обращала на его слова, с которых сочился яд пренебрежения, и продолжала поступать по-своему. Как и всегда, как и до этого случая! Мужчина отвернулся, перевернулся на другой бок, накинув на себя толстое одеяло – пытался скрыться от тусклых солнечных лучей, радостно разогнавших нависший в покоях полумрак, от звонкой трели колокольчика, от оживленного цоканья маленьких копыт... Он закрыл веки, утопая в молчании – не отвечал ни Юнилии, ни Элиоту, что возбужденно скакал возле собственного господина. Тонкие бледные пальцы крепко сжали край одеяла. Не этого желало эльфийское сердце, шумно бьющееся в груди, не к такому развитию событий оно стремилось! Оно, отсчитывая последние удары, лишь жаждало бесконечного спокойствия, которое могла подарить лишь промерзшая земля…

Рядом звякнула посуда, и этот громкий звук невольно вырвал Натаниэля из забвения горячей злости. Он, с трудом поднявшись на локтях, нахмурился – впивался обжигающим взглядом в принесенный поднос. В ушах начинало звенеть от раскаляющихся до предела эмоций и чувств.

- Вы решили взять меня измором? – сквозь зубы прорычал герцог, опустив голову, позволяя сальным спутанным волосам скрыть его лицо, искривленное злобой. – Вы упиваетесь моей ничтожностью? Скажите об этом прямо, скажите, что Вы жаждете смешать меня с помоями, втоптать остатки жалкой гордости в грязь. Ну же, я жду, герцогиня, - последнее слово он произнес, смакуя каждую букву в гнилом презрении, но тотчас полученный ответ – совершенно другой.

Юнилия, будто бы закрыв уши руками, отвечала невпопад – ступала во тьму наугад! От этого возмущение распушило свои черные смольные перья, заклокотало в груди, раздирая когтями горло. Легкие словно сжала чья-то невидимая рука, заставляя Натаниэля задыхаться от разрывающего на лоскуты возмущения. Он, прищурившись, смотрел на эльфийку едва ли не в упор, прожигая в ее теле невидимые сквозные дыры. От одной лишь мысли, что она будет касаться его, все тело охватывала крупная дрожь, сводящая все тело от напряжения. С губ – рваный выдох. Герцог наклонился над чашей и протянул руки, подставляя их под шелковую воду. Ее холод успокаивал, расслаблял… ровно до тех пор, пока ее капли, очерчивая извивающиеся дорожки, стекали по лицу, а после – снова раздражение выгрызло клочья из иссохшей страданиями души.

После умывания в руки Натаниэля легла чистая одежда, которую пришлось надеть, потратив жалкие остатки накопившихся сил. Пытаясь отдышаться и успокоить бьющееся о ребра в шумном беге сердце, он запрокинул голову назад, прикрыв глаза. Тело изнывало от безумной слабости: любое движение или слово давалось мужчине с огромными усилиями, которые вызывали сильное головокружение. Шумно сглотнув, он открыл глаза и посмотрел на Юнилию, в чьих руках был стакан и лекарства.

Один лишь их вид разжег в Натаниэле неуправляемое пламя злости, что извивалось в безумном танце, испепеляющем чувства – после него тлел только прах. Он отвернулся, часто задышав. Взгляд – в сторону, в стену, куда угодно, только не на бывшую супругу с лекарствами, что она продолжала терпеливо держать. Зубы – до скрипа, заходили желваки на скулах.

- Забудьте эту скверную затею и оставьте меня наконец в покое! - выдавил из себя Натаниэль и резко, как от всепоглощающего огня, дернулся в сторону, выбив из рук стакан с водой, - Юнилия пыталась поднести его.

Тысячи осколков – на полу, а герцогиня, не проронив ни слова, повторила попытку. А потом снова, снова и снова она подносила стакан с лекарствами к герцогу в слепой надежде, что тот рано или поздно их примет. Она, повторяя свои движения раз за разом, как выдрессированная зверушка, доводила эльфа до белого каления, и эти бурлящие чувства окутывали плотным туманом разум, в котором терялись – или же растворялись, сливаясь с пустотой – мысли. А они испивали силы, жадно проглатывая все до последней капли.

- Вы не в себе, Юнилия, - задыхаясь от недостатка воздуха, процедил сквозь зубы Натаниэль, принимая из женских рук и лекарства, и стакан с водой; его трясло от злости и от изнеможения, от которого начинала кружиться голова. – Вы бредите. Идите и проспитесь, может, по утру поймете, что только зря теряете со мной время. Мое существование и без Вас обречено на вечные страдания, а Вы лишь их усиливаете в сто крат…

И следом – новая пытка, играющаяся – и рвущая в остервенении – на тонких струнах эльфийской гордости: герцогиня, поставившая перед Натаниэлем тарелку с бульоном, без слов смотрела на то, как измотанный бессмысленными попытками избавиться от ее присутствия мужчина с огромным трудом подносит ложу ко рту, и решила вновь стать благодетельницей, выхватив столовой прибор из его рук. «Разрешите, я Вам помогу». Это был позор, несмываемый позор, ставящий его наравне с неразумным ребенком! Грудь тотчас стиснуло, будто бы ее проткнуло тысячью мелких игл, медленно входящих в мягкую плоть и разрывающих ее. Герцог – было видно, как крылья носа затрепыхались от возмущения и частого дыхания – тотчас сомкнул губы, пытаясь отвернуться от ложки с бульоном. Снова взгляд, обращенный в сторону, в темный камень стены. И дикий гул в ушах, из-за которого не было слышно даже крупиц собственных мыслей.

- Если Вы не желаете, чтобы я Вас вот так кормила ещё очень много дней, в Ваших же интересах потерпеть меня совсем немного и набраться сил. Натаниэль...

В очередной раз ее слова прошлись острыми когтями по тонкому стеклу, заставляя скрючиться, съежиться нутро от болезненных ощущений. Цыкнув, герцог, не поднимая взгляда на Юнилию, поддался единственному желанию, желанию конца. Конца этим пыткам, будто бы женщина перед ним – палач, предающийся безумному наслаждению от страданий. Наклонившись, он, душа бьющуюся в агонии гордость, принял бульон с ее рук. Он изнывал от нетерпения – ждал, когда последняя капля окажется на ложке, а в тарелке – пустота. Только тогда станет точкой в этих насмешках, растянутых подобно пыткам женщиной.

Раздался тихий щелчок, и убранные волосы рассыпались золотым каскадом, игриво коснувшись лица мужчины. Подняв голову, взгляд, герцог замер, застыл, подобно каменному изваянию. Они смотрели друг на друга глаза в глаза. Он, невольно затаив дыхание, ждал, что ее губы вот-вот искривятся в ядовитой насмешке, осыплются фальшивые эмоции засохшей краской, но… нет. Она лишь в спешке отстранилась от него, и эльф отвернулся. 

Когда Юнилия поднялась с кровати, Натаниэль даже не посмотрел на нее и не обронил ни слова: подгоняемый желанием исчезнуть, скрыться от беззвучных измывательств, мужчина отвернулся, вцепившись намертво в край одеяла. Он, скрипя зубами, пытался принять все то унижение, в котором он захлебывался, словно в вязком болоте. А сердце, заходящееся меж ребер в бешеном ритме, его отрицало, разливая по всему телу густой жар. «Невозможно, просто невозможно, - крутились одни и те же мысли в голове у эльфа, снова и снова распаляя злость. – Это немыслимо, это отвратительно…»

Немая тишина свинцовой тяжестью нависла в покоях, она давила на плечи, спину, пригвождая к полу. Она, возомнив себя единственной царицей, правила в этих четырех стенах с ранней зари до яркого полудня, и только очередное столкновение Натаниэля и Юнилии спугнуло ее, заставив бежать, скрываясь в темных углах комнаты.

Утренняя история повторилась вновь. Тот же самый сценарий, скучный и сухой, был разыгран на небольшой сцене, однако его – уже известные – строки снова разожгли в Натаниэле бушующие чувства отрицания и непринятия. Раз за разом отмахиваясь от помощи эльфийки, герцог с каждой секундой становился все слабее, отчаянно пытаясь не показывать свою слабость перед женщиной, пока снова – в очередной раз! – не принял позорное поражение с опущенной головой.

Теперь тишина не наступала – ее сменило мелодичное звучание арфы, инструмента, на котором когда-то давно играла Юнилия. Ее спокойное звучание, схожее с трелью маленьких соловьев, мягко обволакивало уставший разум, утягивая его в пучину воспоминаний. Натаниэль, перевернувшись на бок, глубоко вобрал в легкие воздух. Он помнил редкие моменты, когда ему удавалось случайно заставать супругу за игрой, однако никогда не показывался ей на глаза, предпочитая наслаждаться приятной мелодией, которую создавали скользящие по струнам пальцы, из тени. Слушать и… отдыхать душой, успокаиваться, сбегать от проблем? Эльф выдохнул, ложась обратно на спину. Как и тогда, приятное дребезжание струн поднимало со дна души неподъемное, забытое желание – погрузиться в мир бесконечных дум, однако этого не произошло.

Оборвалась мелодия, как и последняя нить, связывающая герцога с воспоминаниями о былых днях, что теперь не приносили успокоение, а ковыряли гнойные раны тупыми клинками. Раздалось цоканье каблук, и Натаниэль, вырываясь из пут ядовитого наваждения, посмотрел на Юнилию, что подобно призраку плавно плыла к нему.

- Что Вы опять хотите от меня? – огрызнулся мужчина, пытаясь отодвинуться от герцогини подальше, ближе к стене. – Вам самой этот бессмысленный спектакль добродетели не надоел? Или же Вы жаждете доиграть свою бесполезную роль до последнего акта?

В ответ – невнятное бормотание, она, погруженная в собственные мысли, снова говорила о чем-то своем, продолжая навязывать свой бред сострадания! Герцог, вгрызаясь в остатки сил, попытался дернуться от Юнилии, севшей на край кровати, обронил испепеляющий злостью взгляд вниз, в смятую ткань простыни и… в следующий миг забыл, как дышать – почувствовал легкое касание рук эльфийки, что осторожно разбирали его волосы на пряди. Он, поддавшись сильному удивлению, широко раскрыл глаза, уставился в недоумении на бывшую супругу, что плавными движениями растирала виски, медленно переходя на затылок. Смотрел ошеломленно, не шевелясь. И только тогда, когда пальцы коснулись заостренных кончиков ушей, Натаниэля затрясло от выворачивающей наизнанку злости.

Она дотрагивалась так легко и непринужденно до того, что полностью перечеркнуло его жизнь с рождения, изуродовало ее клеветой и взрастило в душе неуверенность в собственных силах, а также пристрастило, как к запретному веществу, к дурманящей поддержке со стороны. Уши. Скверна, их дери, уши! Признак его «знатного» рода, что уже несколько поколений идет рука об руку с правителями Тор-Шолле и поддерживает их! Благословление, ставшее проклятьем! И именно их мужчина ненавидел – но в то же время цеплялся за них, как за единственное, что у него было – больше всего.

- Уберите Ваши руки от меня! – выкрикнул он, грубо ударив по Юнилию рукам; крупная дрожь, обжигающая невидимым огнем, вновь объяла ослабшее тело. – Забирайте Ваши вещи и убирайтесь из этого дома! Я не хочу Вас видеть, никто здесь не хочет Вас видеть, просто убирайтесь от сюда. Вон отсюда, вон!

Голос в истерии срывался на хрип, что охватил неосязаемой веревкой горло мужчины: снова дышать стало невозможно, легкие горели, а сердце молча стонало от легкой боли. Силы утекали, как вода сквозь пальцы, с легкостью отдавая истерзанного эльфа во власть пьянящей слабости. Он замолчал, пытаясь жадно глотать воздух, прийти в себя, унять вопиющую в истеричном бреде злость, склонил голову и оперся на дрожащие руки. Раз за разом сглатывая слюну, Натаниэль, оглушенный биением собственного сердца, даже и не заметил, как эльфийка, игнорируя все его слова, вновь приступила к растиранию кожи.

- Вы ненормальная, сумасшедшая, - прерываясь на тяжелое дыхание, произносил шепотом герцог, чье лицо было искажено багровой гримасой злости, - почему не можете задушить собственные прихоти и оставить меня в покое? Одного? Все, что будет со мной дальше, не на Вашей совести!..

Бесполезно. Все было бесполезно. Любые жалкие попытки сопротивления выжимали из него все силы, сразу же превращая в беспомощную куклу, которую можно крутить-вертеть по своему желанию, как угодно. Так и сейчас Натаниэль, сжимая до скрипа зубы и впиваясь белеющими пальцами в одеяло и простынь, уничтожал самого себя: беспощадно топил в омуте ярости за собственную ничтожность, беспомощность, жалость! Если он был отвратителен самому себе, то и Юнилии тем более, так почему она не уходила, как бы ее не прогоняли?!

Натаниэль снова попробовал отмахнуться, убрать руки эльфийки от себя, но последнее резкое движение вновь поставило его на колени перед бывшей супругой в безмолвном повиновении. Он был слаб, и это выводило герцога из себя: ему хотелось перейти на громкий крик, что сотряс бы раскатом грома все опустевшее поместье, однако сил не осталось даже на то, чтобы вымолвить шепотом жалкое слово. Натаниэлю оставалось лишь тяжело дышать и покорно следить за тем, как руки женщины, растирали его лицо, шею, плечи, спину, грудь, ноги… без возможности вырваться из плена этой пытки.

Он вновь чувствовал, как его рвет на части ярость, схлестнувшаяся в неравной битве с шипящим возмущением. Его трясло. Трясло от всех этих чувств, что терзали его душу, как голодные дикие звери – тушу мертвого зайца. И он не мог совладать с этими эмоциями, от которым мужчине становилось дурно. Они, проводя гнилыми когтями по сердцу, оставляли после себя воспаленные раны, из которых сочилась багровая кровь. Натаниэль опустил голову, прикрыл глаза: опять мир завертелся вокруг, словно детская игрушка, утаскивая сознание куда-то в темную пучину бессознательности.

Прикосновения слились воедино – стали чем-то одним, неразборчивым и непонятным чувством, которое медленно блуждало по всему телу. А когда оно исчезло, Натаниэль беспомощно посмотрел на Юнилию, тихо уходящую от его кровати, но вслед ей ничего не сказал – не решился рушить хрусталь тишины. Он только лег обратно в кровать, лицом зарываясь в мягком пухе подушек и шерсти одеяла и медленно погружаясь в царство сна.

Сон — это лекарство, способное исцелить истощенное недугами тело, а время, что неустанно бежит только вперед, — лучший лекарь. Об этом всегда говорят целители, встречаясь с пациентами, чья хворь вытягивала из их тел последние силы, желая оставить после себя лишь пустую оболочку. Сон... Он должен даровать силы и бодрость, но почему же тогда вместо них — невыносимая тяжесть и сильная усталость?

Натаниэль шумно выдохнул, осторожно касаясь лица рукой — хотел смахнуть с себя сонную пыль в слепой надежде, что именно из-за нее в голове — густой туман, а тело словно неродное. Мужчина потер глаза и уставился потухшим взглядом в серый потолок. В звенящей тишине, заполонившей собой все покои, забравшейся даже в самые крохотные щели, снова раздалось тяжелое дыхание.

Тишина. Герцог, нахмурившись, приподнялся на локтях и сел, облокотившись об изголовье кровати. Снова выдох, и тонкие губы искривились в горькой усмешке: одно жалкое движение, и все тело, измученное и истощенное, сводило от безумной усталости; и слабое сердце своими ударами словно вторило ему. Эльф, смахнув с глаз сальные пряди волос, окинул комнату беглым взглядом и осознал то, от чего в груди что-то странно защемило.

Он был один.

Под покровом утренней темноты — солнечные лучи неохотно пытались пробиться сквозь тонкую щель тяжелых штор — среди унылых очертаний мебели не было никого, кроме него самого. Ни Юнилии, привыкшей следовать только собственным желаниям, ни Элиота, что старался не отходить ни на шаг, даже самый крохотный, от своего господина. Здесь, в этих огромных каменных стенах, был только он один и больше — никого.

«Ушла все-таки?» — со страной легкостью, оставляющей после себя какую-то колючую горечь, подумал Натаниэль и невольно взглянул на дверь — до ушей долетали обрывки разных фраз, а также тихие шаги. Однако, чем дольше он вслушивался в эти огрызки слов, разбивающиеся о дубовую дверь покоев, тем мрачнее и недовольнее становилось его лицо: на лбу проявились бледные морщины, а меж бровей, сведенных вместе, легла складка, выражающая сильное недовольство; и без того тонкие губы превратились в едва заметную нить — поджались. Пронзающий — и поражающий смертельным холодом — насквозь взгляд был обращен только на дверь. Пальцы, сжимающие пуховое одеяло, сильно, до белых обескровленных пятен сжали его край.

— А я надеялся на Ваше благоразумие, — ядовито прошипел Натаниэль, ощущая, как в груди вновь разжигается сильное пламя злости, раздражения и презрения; как оно, лаская извивающимися язычками медленно пожирало его душу, оставляя лишь обугленные сквозные дыры. — Оказалось, что его точно так же нет, как и здравого рассудка и гордости: Вы все также продолжаете мозолить мне глаза. Зачем Вы продолжаете оставаться тут? Вам некуда податься? Или Вы теперь что, моя служанка? — с ядовитой презрительностью выдохнул Натаниэль, чувствуя, как все тело медленно охватывает дрожь — раздражение разрывало его изнутри. — Восхитительное падение: с герцогини до простой прачки! Вам самой-то не тошно от такой роли? Или Вы просто на большее не способны?

Мужчина продолжал смотреть на нее разъяренным взглядом, словно желая вгрызться в ее душу, вырвать из нее огромные клочья и выбросить эти кровавые лохмотья, как ненужный мусор. Однако Юнилия, как и в прошлый день, была глуха к его ядовитым словам: герцогиня прошла внутрь комнаты и вновь, видя перед собой только собственные желания, запела сказ о белом бычке!

— Вам было бы легче? — зашипел эльф, чувствуя, как еще сильнее закипает внутри него раздражение, как злоба огромными волнами находит друг на друга; от скомканного дыхания стала часто вздыматься грудь. — Вам? Снова только о себе думаете, прикрываясь этими нелепыми благими намерениями? О, ничего не говорите — это и так понятно, потому что если бы Вы действительно беспокоились о моем самочувствии, то перестали бы втаптывать в грязь мое достоинство и давно бы убрались отсюда. Но нет. Вы все еще тут и все еще продолжаете убивать меня своей никчемной «заботой». Она мне не сдалась. Уходите отсюда прочь, — процедил сквозь плотно сжатые зубы Натаниэль и рукой указал на дверь. — Оставьте меня в покое!

Что тогда, что сейчас — его слова для упрямой эльфийки являлись жалким набором звуков, лишенным всякого смысла.

— Ванну? — повторяя вслед за женщиной, произнес Натаниэль, вскидывая в недоумении бровь. — Вы тронулись умом, Юнилия? Какая, скверна ее дери, ванна? Кто Вам разрешал хозяйничать в этом доме, когда Вы — никто! Я не просил Вас приходить сюда, я не желал Вас видеть, потому что между нами нет абсолютно ничего, кроме презрения и ненависти друг к другу. Но Вы все равно вломились в эти двери и, возомнив себя хозяйкой этого дома, стали распоряжаться всем. Даже приказываете моим, не Вашими, слугам! — рычал герцог, задыхаясь от ярости, застилающей темно-алой пеленой глаза; лицо пылало от горячей крови, что разгоняло истощенное сердце по всему телу, — расползлись багровые пятна на бледной коже. — Кем Вы себя возомнили? Спасительницей? До чего же это смешно!

Последнее слово подобно брошенному кинжалу вонзилось в эльфийку, что без пререканий терпела все выпады своего бывшего супруга. Стойко выслушав его речи, из которых сочилась черная ярость, она вышла из покоев герцога, а вместо нее — Элиот.

Мальчишка-слуга, поджав уши, испуганно посмотрел на своего господина и пальцами вцепился в полы своей рубахи — было жутко смотреть на искаженное ненавистью лицо герцога, но отступать — поздно. Элиот, собрав в маленькие кулачки всю свою храбрость, сделал небольшой шаг вперед, как его тотчас остановил низкий, пронизанный бесчувственным холодом голос:

— Элиот, прикажи Теодору выдворить ее отсюда прочь.

— Простите, господин, но... я не могу этого сделать.

В ответ — безмолвная тишина, что скрюченными пальцами перебирала натянутые до предела струны напряжения. Натаниэль, приоткрыв рот, смотрел ошеломленно на своего слугу, а юный зверочеловек, пытаясь успокоить клокочущее сердце, ударами поднимающееся все выше и выше к горлу, — на герцога. Будто это была дурная шутка, слуховая галлюцинация, вызванная бредом воспаленного разума, эльф переспросил:

— Прости, что?

— Прошу Вас, поймите, госпожа Юнилия правда желает Вам помочь, от чистого сердца...

Изо рта вырвался рваный выдох, сотканный из бурлящего гнева, что обжигал тонкие стены души, оставляя после себя лишь изуродованные алые шрамы.

— Так, значит, и ты с ней?.. — хрипло произнес Натаниэль, касаясь лица дрожащей рукой. — Вот как. Теперь все понятно... — его трясло, как в лихорадочном бреду, а губы кривились в нервной улыбке; однако стоило только Элиоту снова сделать шаг, как герцог мгновенно вспыхнул, как промасленный фитиль в лампе: — Когда у тебя появилось столько смелости, что ты вздумал идти наперекор своему господину? Заразился дурью этой Юнилии? Тогда неудивительно, что вы вдвоем спелись! Два сапога пара! — горячо выкрикнул он, потянулся рукой к прикроватной тумбе, схватил с нее толстую книгу и бросил ее в сторону зверочеловека, но слуга успел отскочить в сторону, и та с громким шелестом, ударившись о стену, упала вниз. — Убирайтесь вы оба! И ты, и она! Живо!

Мальчишка, пытаясь подавить в себе подступающее желание заплакать, в ужасе распахнул глаза и на дрожащих ногах попятился назад, к двери, за которой тотчас скрылся. По коридору, звонким эхом отскакивая от каменных стен, пронеслось громкое цоканье маленьких копыт. А Натаниэль, стиснув зубы до противного скрежета, задыхался от ярости, возмущения и усталости, что в одночасье ласково его объяла.

Возмутительно! Отвратительно! Мужчина часто и рвано задышал, облокотился о спинку кровати и нервно засмеялся: чувствовал, как злоба разрывала его изнутри, рвала тонкие стенки сознания, превращая их в клочья, и противиться этому не мог — в мечущихся из стороны в сторону мыслях только яростное пламя. Если бы... Если бы у него сейчас были силы, то он собственными руками вышвырнул бы всех на улицу, и ее, и его, и всех остальных слуг, что пресмыкаются перед совершенно чужой эльфийкой! Ведь только он здесь единоличный хозяин.

В этом полумертвом особняке.

Мужчина провел рукой по лицу, закрыв глаза, вобрал в легкие побольше воздуха и выдохнул, пытаясь успокоить пляшущие в душе огоньки гнева. В ушах стоял противный звон, словно истошный писк тысячи мышей: он густой пеленой медленно обволакивал сознание — оглушал, жадно пожирая все звуки, что в ужасе бежали прочь. Из-за этого звенящего шума Натаниэль не услышал, как комната в его покои вновь отворилась, впуская в грызущую темноту Юнилию, Элиота и еще пара слуг, взволнованно переглядывающихся между друг другом. Эльф их не услышал, но увидел краем глаза размытые силуэты, что мелькнули рядом с ним.

От увиденного Натаниэль в ошеломлении распахнул глаза, забыв о том, как дышать; в сердце, отчаянно ноющее в груди, словно вонзились десятки крохотных игл, что медленно впивались в слабую плоть. Герцог нервно усмехнулся и, захлебываясь собственным ядом, что порождала ощерившаяся злоба, произнес:

— Что, это теперь Ваша свита подручных, которая валяется у Ваших ног, Юнилия?

И они молчали, как мертвые рыбы на прилавке на душном рынке! Только в растерянности — а, может, их действительно глодал стыд за свои поступки — отводили свои глаза в сторону. Эльфийка продолжала без слов смотреть на своего бывшего супруга потускневшим, лишенным искры жизни взглядом — сквозь него, как сквозь пустоту. Она направилась к Натаниэлю — а вместе с ней и остальные слуги — и приказала им помочь ей поднять герцога с кровати и одеть его, чтобы мужчина смог перенести зимний холод каменного поместья, что блуждал по коридорам и пустующим комнатам.

От этих слов, безжалостно разрушающих остатки мужской гордости, беспощадно втаптывающей ее в грязь, с языка герцога сорвалось: «Да что Вы себе позволяете?!» Но этот крик разбился о невидимую стену непонимания и слепоты, которую воздвигла сама герцогиня.

Это было унизительно, оскорбительно! Словно это он — никто, это его мнение — ничто, а также слова, произнесенные в стальном приказе, — пустой звук. Проглотить то, как топчутся на жалких осколках его собственной чести, он не мог.
Срываясь на гневную брань, Натаниэль тотчас встал с кровати и оперся рукой о стену — в глазах резко потемнело, а ноги слегка согнулись в коленях. Замер, оглушенный бешеным ритмом своего сердца, и тяжело задышал. Эльф, сжав руку в кулак, хотел было ударить по серому камню стены, но вместо этого резко и грубо отмахнулся от подошедшей прислуги. «Вы забыли свое место!» — рявкнул он и, чувствуя, как шелковой лентой, струящейся меж пальцев, ускользают остатки сил, облокотился плечом о стену, склонил голову в бессильном отчаянии — не уйти, не скрыться, не избавиться от ненужного внимания к себе! И все из-за слабости, пожравшей его тело. «Отвратительно...» — герцог рычал загнанным в ловушку зверем и с прищуром следил за действиями робеющих слуг. Едва они подошли, как Натаниэль вновь грубо оттолкнул их, но уже гораздо слабее, и только на третью попытку мужчина полностью в их власти.

Истязая самого себя невидимой плетью, что оставляла на душе пунцовые нарывы, за свою беспомощность, герцог только и мог огрызаться, скаля в чернильно-черной злобе клыки: если не действиями, то словами, что могли резать сильнее самого острого лезвия меча. Он плевался ядом, пока слуги одевали его, сменяя ночную сорочку на повседневный наряд, пока вели его по длинным коридорам поместья и пока Юнилия топталась в некогда своем будуаре, завершая последние приготовления.

Натаниэль стоял спиной к стене, вдыхая терпкие масла, что обжигали легкие, и молчал, испепеляя светловолосую эльфийку тяжелым взглядом. Он следил за ней, провожая блуждающую по комнате герцогиню звериным прищуром, — не верил, отказывался верить в то, что его, герцога, история семьи которого насчитывала несколько томов в толстом кожаном переплете, насильно затолкали в будуар — его бывшей! — супруги. Да и с какой целью! Стиснув зубы до противного скрежета, эльф сжал пальцы в кулаки. Все тело поглотила сильная дрожь.

Вдох, выдох. По вискам и лбу, скатываясь по осунувшимся чертам лица, стекали капли пота — было жарко и от потрескивающего камина, и от травяного пара, и от внутреннего пламени изводящих до предела эмоций. Пару раз их удалось смахнуть рукой, но на большее не хватало сил. Взгляд упал на закрытую дверь напротив — не уйти, и от этого осознания мужчину захлестнула бурлящая волна отвращения к своему бессилию. Запрокинув голову назад, эльф закрыл глаза, продолжая тонуть в бездонном омуте ярости и злости.

Он открыл их, когда звонкий стук каблуков перестал сливаться с журчанием воды и тихим гудением в трубе камина, а приблизился к нему, вырываясь из полотна монотонного звучания, и растворился в шумном эхе его сердца. Глаза в глаза. Холодное серебро против льда лазурита. Герцог смотрел на Юнилию, пытаясь безмолвным взглядом унизить ее, сказать без слов, что она — чужая душа в этом доме, но стоило только ей поднять его руки, расстегивая крохотные пуговицы то на одном рукаве, то на другом, как легкие тотчас стиснуло, выбивая из них остатки воздуха.

Глаза Натаниэля мгновенно округлились — забыл, как дышать от возмущения, что огромным комом застряло в глотке. Во рту все пересохло, а противная вязкая слюна только мешалась; мужчина шумно сглотнул. А когда ее пальцы коснулись ворота рубахи, то по всему телу словно прошлась волна ледяного огня, от которого сводило в бессильном гневе все мышцы.

— Вы обезумили?! — выдохнул прямо в лицо эльфийке Натаниэль, перехватывая ее руки за запястья и сжимая их изо всех оставшихся сил, но она лишь с легкостью вырвалась из нецепкой хватки своего бывшего супруга и сняла мягкую ткань с его плеч, убрала в сторону за ненадобностью.

Герцог, униженный и оскорбленный, стоял, не в силах вымолвить и слова, только в приступе немой ярости проклинал и себя, и Юнилию, что решила потешаться над его состоянием. Внутри его сердца, обращая в ничто остатки здравого смысла, всю пустоту заполоняла густым дымом ненависть, от которой кружилась голова. Эльфийка, решившая поиграть в простую служанку, опустилась перед ним на колени, потянулась за его сапогом, пытаясь аккуратно снять его. Вдох, выдох. Оставив обувь в сторону, она начала стягивать другой. Вдох... выдох. От этого раскрытые ладони сжались в дрожащие кулаки, на костяшках которых стали проявляться белые обескровленные пятна. Вдох...

Неожиданно тонкие пальцы женщины коснулись обнаженного торса, легли на горячую кожу, сильно ее сжимая, и следом, буквально через несколько секунд, скользнули вниз, к штанам. Сняли кожаный ремень, расстегнули пуговицы штанов... А Натаниэль продолжал смотреть, прожигая взглядом эльфийку, сверху — вниз. И от этого сердце в груди норовило разбиться о ребра.

— Отвратительно, мисс Юнилия? — шипел змеей герцог, наклонившись к эльфийке, что замерла на краткий миг, едва взяла грубую ткань штанов в собственные руки. — Я мерзок Вам, верно? Не стесняйтесь, говорите все, как есть: я помню Ваши мысли обо мне — читал их. О, Вы так хорошо описываете ненависть и презрение, что я мог бы даже пригласить гениев пера, показать им Ваши фразы, чтобы они смогли брать с Вас пример. Особенно, если учесть, что я чувствовал почти то же самое, — он отпрянул от нее, касаясь обнаженной спиной уже горячего от душного воздуха камня стены; исказив лицо в кривой ухмылке, мужчина часто и шумно задышал, продолжая выплевывать слова, вскрывающие старые раны, в лицо герцогини. — Что, неожиданно такое слышать? А я скажу, почему: Вы привыкли думать только о себе. А теперь просто представьте, каково было мне осознавать, что придется делить ложе с той, что не вызывает никаких чувств в сердце, кроме ужаса и отвращения; как я пытался отвлечься от происходящего, без конца погружаясь в воспоминания о других женщинах, чьи образы опьяняли и действительно возбуждали. Просто подумайте, каковы были мои мысли в те моменты, когда вынужденно касался Вас. И все для чего? — он замолчал, желая услышать ответ из уст Юнилии, однако та молчала подобно рыбе, и тогда изо рта мужчины вырвался сдавленный крик: — Все ради долга, обязанностей и жизни, как у всех! А теперь от всего этого камня на камне не осталось, все разрушено, стало прахом!

Но все слова — как об стену, и эта намеренная глухота выводила эльфа, ступающего по лезвию ножа, из себя: шумно выдохнув, Натаниэль снова схватил Юнилию за руки, уже намеренно сжимая их до той боли, от которой герцогиня — точно, в этом не было ни капли сомнения! — захочет избавиться, однако... она не шелохнулась, продолжила терпеливо стоять даже тогда, когда по рукам начала расползаться бледная синева.

— Или я, или Элиот? — сказала она, безэмоционально взглянув на Натаниэля, и тот в следующий же миг прошипел:
— Не жалею видеть ни Вас, ни его. Убирайтесь оба.

Снова взгляд глаза в глаза, что пробивал душу насквозь, ломал ее на тысячи крохотных кусочков, из которых ничего больше не собрать, не склеить. Минуты шли, и силы, неожиданно вспыхнувшие необузданным пламенем в мужском теле, стали быстро угасать: утомленное сердце вновь застучало в груди, поднимаясь все выше, к горлу, ослабла хватка и руки безвольно опустились вниз. Опять оставалось лишь смотреть на то, как эльфийка стягивает с него последний элемент одежды, и стискивать зубы до скрежета, пытаясь не прикусить язык от эмоциональной бури, что надрывно выла в груди.

Вот он, миг, когда герцог, идущий рука об руку с королевской семьей, стоит совершенно нагой перед (уже) чужой женщиной, что некогда была его супругой, и смотреть на нее теперь — тошно. Он отвел взгляд в сторону, опустил голову, позволяя злобе и обиде вновь сойтись друг с другом в смертельном поединке. Рука Юнилии осторожно коснулась его, перехватила его за предплечье и уверенно, поддерживая мужчину, повела в дубовую ванну, над которой уже перестал клубиться эфирный пар.

— В который раз убеждаюсь, что наша свадьба была роковой ошибкой, потому что союз с Вами мне ничего не принес, кроме боли и проблем, — в очередной сквозь зубы произнес мужчина, застыв перед деревянной стенки ванны. — От Вашего самодурства я схожу с ума, оно невыносимо, Юнилия!

Легкий толчок, и шелк едва теплой воды приятно обласкал разгоряченную кожу, пытаясь успокоить разбушевавшиеся внутри души чувства и эмоции, что острыми лезвиями вспарывали душу. Вцепившись руками в края ванны, герцог продолжал следить за всеми действиями эльфийки, которая безустанно хлопотала вокруг, то подливая горячей воды, то добавляя в нее новые масла и соли, и... больше — ничего. На другое не было сил. Все испито до дна!

Даже когда герцогиня вышла из собственного будуара, эльф не предпринимал никаких попыток подняться, потому что он и без того чувствовал сильную слабость во всем теле. А сейчас... попробуй он встать, ступая на скользкие от воды доски, хватит ли ему сил, чтобы самому добраться до двери?.. Он закрыл глаза и глубоко вобрал в легкие воздух в жалкой попытке избавиться от напряжения, что толстыми цепями обвило все его тело.

Время бесшумно осыпалось крохотными песчинками на дно часов в томительном ожидании неизбежности, что наступила со знакомым стуком каблуков: Юнилия, держа в руках мочалку и мыло, подошла к Натаниэлю и приняла мыть его, взбивая пушистую пену, как малого дитя. Она неспешно черпала ковшом воду и выливала ее мужчине на голову, следом запуская руки в смольные волосы, разбирая их на пряди и массируя кожу, а затем — снова смывая все водой. Изредка кончиками пальцев дотрагивалась до его ушей, и эти мимолетные касания, случайные и неосторожные, каждый раз расцветали в груди алыми вспышками злобы, от которых Натаниэля начинало еще сильнее трясти.

Она касалась его! Так легко и непринужденно, словно для герцогини — это всего лишь очередной ничего незначащий поступок, рожденный из ее самодурства! От этих мыслей, что закружились в голове разъяренным роем, сердце в груди герцога вновь пустилось в быстрый бег, но в следующую же секунду замерло, пропуская пару ударов, стоило худым рукам девушки, таким мягким и теплым, немного скользнуть вниз по шее и оторваться от его кожи — Юнилия убрала руки.

Снова глухой удар в груди. Какие-то неразборчивые слова, утопающие в журчании воды. Тихий, сдавленный выдох. Снова касание мягких рук, что ласково растирали мужское тело, не причиняя боли и вреда. Натаниэль сидел, замерев на месте и широко распахнув глаза, — смотрел вперед, прямо перед собой, в пустоту. Ее прикосновения. Он затаил дыхание. Они... не вызывали отвращения? Не рождали в сердце вопиющую неприязнь?..

Из подобных мыслей — резким рывком в реальность: Юнилия, смыв с головы мужчины последнюю пену, осторожно коснулась его рук, помогая встать, подняться на ноги. И снова — от касаний ничего, лишь необычное чувство тепла от рук — живых рук! — что мылили мочалку, поднимая небольшие волны из пены. Ничего... От этого герцог даже пошатнулся, словно норовя вот-вот упасть без сил обратно в воду, но успел наклониться и рукой облокотится о край ванны. Вдох... Легкие резко обожгли пихтовые смолы, «поцарапав» неосязаемыми еловыми иглами собой горло, вынуждая мужчину прокашляться, и только тогда, когда дыхание выровнялось и горечь хвои неприятно осела на корне языка, мужчина медленно выпрямился.

В голове мысли кружились в хаотичном вихре, что становился быстрее с каждым ударом сердца: надежда, переплетенная с бесконечными мольбами, на избавление от скверны, пожирающей его с рождения, тусклой искрой вспыхнула в его душе — он хотел, отчаянно хотел верить в то, что все его попытки, обращенные в бесконечных мольбах к богине об «обычной» жизни, не были слепым шагом в бездонную пропасть, но... Натаниэль взглянул на Юнилию и тотчас ощутил, как взор медленно, наползая, обволакивает мутная пелена раздражения.

Но мог ли он это знать наверняка, если сейчас все его чувства, накаленные до предела, — это всего лишь злоба, ненависть, презрение, обида и отчаяние? За ними — только беспросветная мгла.

Жесткая мочалка продолжала немного царапать кожу, оставляя после себя красные следы-полосы. Следом за ней — теплая вода, что из раза в раз смывала и пену, и грязь, некогда облепившую мужское тело, а сейчас — украшала края ванны. Юнилия раз за разом выливала из ковша воду на эльфа, и только тогда, когда вся противная мылкость исчезла с его кожи и волос, она помогла выбраться Натаниэлю из дубовой ванны. Осторожно и легко придерживая его за руки, эльфийка положила ему под ноги полотенце и с легкой, но вымученной улыбкой оставила его одного, позволив мужчине самостоятельно — хоть что-то! — завершить мучения и сохранить жалкие осколки его гордости.

К сожалению, ненадолго.

Несколько жалких минут, отведенные на завершение процедур, быстро затерялись в бесконечной пустоте времени: снова с тихим щелчком закрылась тяжелая дверь, снова цоканье каблуков спугнуло тишину и заполонило все пространство, снова пришла Юнилия и снова в груди рычала, скалившись, злоба. Герцог прищурился, поджав губы, рукой вцепился в край борта ванны, продолжая прожигать, испепелять и уничтожать взглядом бывшую герцогиню де Кайрас.

Однако сколько бы он не старался молча заглянуть в ее душу, осквернить своим черным гневом, женщина продолжала следовать собственным целям. Она, мягко растирая махровым полотенцем мужское тело, старалась как можно быстрее собрать с кожи ненужную влагу; взъерошила черные волосы, сушила отдельные мелкие пряди, что мокрыми «колючками» неряшливо распадались в разные стороны, закрывали глаза, щекотали неприятно нос. И лишь под конец, когда влажное полотенце сменилось сухим, эльфийка быстро обтерла Натаниэля, стоящего в неподвижности и задыхающегося в агонии злости, ставя последнюю точку в этой извращенной пытке. Она, все также не обращая внимания на его искривленное в презрении лицо, протянула ему комплект чистой одежды. Глухо хмыкнув, герцог, желая как можно быстрее одеться, чтобы не стоять перед женщиной, надменно растоптавшей его жизнь, в постыдном нагом виде, выхватил все из ее рук.

На любые попытки помочь одеться — глухое рычание, словно перед Юнилией стоял не благородный эльф, а дикий, озлобленный зверь, что жался в темном углу и скалил свои желтые клыки. И только тогда, когда последняя пуговица была застегнута, герцогиня, все также поддерживая мужчину под руки, помогла ему покинуть пропитанные смолами и травами душные стены будуара.

Однако в следующую секунду от негодования, что пронизывало эльфа невидимыми нитями насквозь, осталось ни следа: его взгляд пересекся с другим — перед ним стоял знакомый лекарь, в нетерпении бросающий редкие взгляды в сторону стеклянных дверей балкона. За ними, склоняя голову то в одну сторону, то в другую, стояла золотая драконица, чья чешуя блекло переливалась под серыми солнечными лучами. Заметив своего хозяина, Иви ткнулась носом в створки дверей, легко царапнула когтями окрашенное дерево, пытаясь пробраться внутрь бывших покоев герцогини.

— Удивлены, герцог? — с легким смешком говорит лекарь, запуская редкого, но столь могущественного зверя в помещение, а вместе с ней, кружась в вихре снежинок, и холодный ветер, от которого Натаниэль невольно поежился. — Чтобы Ваше выздоровление шло быстрее и эффективнее, Вам необходимо будет не более двух раз в неделю заимствовать лечащие силы Вашего дракона. Как хорошо, что он у Вас есть! Эх, мне бы такого дракона в помощники! Столько дел можно было бы решить, столько дел… Но помните, герцог, что чаще прибегать к ней — ни в коем случае! Особенно если учесть, что в прошлый раз пришлось Вас вытаскивать с того света вместе с магическим отравлением… Мы сейчас ходим по грани, так что будьте осторожны.

Мягко ступая по натертому воском паркету, драконица с грацией и осторожностью кошки подошла к мужчине и ткнулась мордой тому в грудь, шумно сопя. Натаниэль ничего не ответил мужчине — промолчал, поджав губы и обронив взгляд куда-то вниз. Его руки — будто он колебался — неспешно легли на шею золотого дракона, медленно провели по гладким чешуйкам, а затем, огибая кожаные перепонки на челюсти, замерли на узкой морде. Из пасти зверя вырвалось тихое урчание, а после мягкий золотой свет нежно окутал мужские руки, растворяясь бесцветной мглой возле плеч.

Тепло. Неосязаемое тепло тонкими нитями-паутинами расползалось по всему телу, даруя необыкновенную легкость: исчезало напряжение, что сковывало терновыми лозами все тело, успокаивались мечущиеся в агонии мысли, но взамен усталость, тянущая герцога куда-то вниз, уверенно находила на мужчину вспенившимися волнами. Частое биение сердца успокоилось, стало спокойнее, тише, а на душе — спокойствие, в которое хотелось погрузиться, как… Мужчина выдохнул, убирая руки от Иви. Как в теплую воду, пропитанную хвойными маслами, что игриво ласкала все тело.

Чувства эфемерных прикосновений, вспыхивающих в сознании размытыми воспоминаниями, обжигали плечи, спину, грудь и отзывались неприятным тянущим чувством, что надсадно выло где-то внутри души. Фыркнув, Иви подняла голову и неохотно развернулась, направляясь обратно к распахнутым для нее дверям балкона. Снова ледяной ветер ворвался в помещение, распугивая остатки тепла. Натаниэль положил руку себе на плечо, впившись пальцами в собственную кожу — хотел отвлечься от этих странных ощущений, однако от них отмахнуться вновь помог задорный голос лекаря:

— Ну как, герцог, Вам уже лучше? — едва ли не срываясь на восторженный хохот, произнес мужчина, помогая золотой драконице пройти сквозь двери и оказаться на балконе, а оттуда — вниз, к слугам, что уже ожидали ее в объятиях снежных барханов. — Магия золотых драконов действительно чудесна!

— Не знаю, не чувствую улучшений, — сухо ответил Натаниэль, закрывая глаза; он, полностью истощенный и разом лишенный сил, убрал руку и облокотился о кровать, утопая в мягком пуховом одеяле. — Только… пустота и слабость.

— Это нормально-нормально. Поспите немного, и тогда сразу почувствуете, что Вы после сна и Вы до сна — это совершенно разные эльфы, — громко отозвался он, подходя к хозяину поместья. — Ваша супруга сказала, что можете отдохнуть здесь, у нее в покоях, так что Вам бы, друг мой, стоит воспользоваться этой возможностью. Давайте я Вам тогда помогу, раз ее сейчас нет.

Не успел Натаниэль поднять на лекаря, от которого веяло живой и веселой энергией, своего взгляда, как тучный мужчина уже оказался рядом с ним: откинув одеяло в сторону, он, аккуратно придерживая герцога за плечо, уложил истощенного тяжелым недугом эльфа в кровать. Щелкнула дверь — за лекарем не видно, кто разорвал искусное плетение тишины в бывших покоях Юнилии, но за широкой спиной мужчины раздался знакомый стук каблуков. От него слабое сердце пару раз встрепенулось, словно желало снова пуститься в свой безумный бег, но вскоре затихло, замирая. Он знал, что это она, Юнилия. Знал, что она снова пришла к нему, не в силах избавиться от собственных прогнивших рвений, но в этот раз Натаниэль не желал плеваться ядом, что с шипением разъедал все чувства и мысли: бегло взглянув на эльфийку, он молча отвернулся в другую сторону, накинув на себя одеяло.

Тихий шепот разлился по всей комнате, заполоняя ее углы и щели. Он убаюкивал, подобно нежной колыбели матери, воркующей над собственным неугомонным ребенком, и утягивал за собой в беспросветную мглу, где не было ни печалей, ни страданий, ни забот. Там — лишь бесконечная пустота, свобода, и герцог покорно следовал за ним — уверенно ступал в темноту красок. И лишь остановился на мгновение, когда мягкий голос, сотканный из шелка скорби, произнес:

— Отдыхайте. И... Простите меня.

***

Ото сна отходить тяжело. Особенно тогда, когда все тело было словно чужим: свинцовая усталость, пронизывающая каждую клеточку тела, никуда не делась, а, казалось, стала лишь еще сильнее, невыносимее; в голове — пустота, только противный звенящий гул, вызывающий желание снова провалиться в темноту бессознательности. Поморщившись, вобрав сухой воздух полной грудью, Натаниэль приподнялся на локтях, принимая сидячее положение.

В покоях, некогда принадлежащих герцогине, никого, только покрытые белой сажей угли изредка переливались алыми вкраплениями — отдавали свое последнее тепло. Здесь, в четырех каменных стенах, поймавших тишину в свои невидимые сети, был только он один, больше — никого. В сердце тотчас вспыхнула блеклая мысль, что теперь наконец-то его оставили, позволив в гордом одиночестве упиваться безумной самоненавистью, однако вскоре за стеной раздались знакомые до боли в груди звонкие шаги и цоканье каблуков.

Она словно чувствовала, знала.

Снова взгляд глаза в глаза, тяжелый, уничтожающий, испепеляющий, но вместо слов — давящее молчание. Вновь началась жестокая борьба, где каждый, крепко держась за свою правду, пытался выиграть. И от этого мужчина скривил губы в презренном отвращении. Натаниэлю не хотелось говорить, пытаясь задушить эльфийку, опускающуюся все ниже и ниже, своей надменной гордостью, но герцогиня словно была и слепа, и глуха: женщина, подобно бездушной марионетке, выполняла лишь заученные действия, от которых неистовая злоба эльфа вскипала будто бы по щелчку пальцев.

Покинуть личные покои Юнилии удалось лишь только после принятия ультиматума, от которого у герцога все тело свело от напряжения: пришлось покорно, как выдрессированному псу, принять из ее рук лекарства и обед. Тихо, не срываясь на гнилую брань и скверные проклятия, заставляющие стынуть кровь в жилах от ужаса. И только в своих покоях, где он провел большую часть собственной жизни, Натаниэль немного расслабился. Черты лица на мгновение стали мягче, спокойнее — ослабло раздражение и потускнела ярость, однако прищуренный в искреннем недовольстве взгляд продолжал разрывать все на мелкие лоскуты.

Тихий шелест бумаг заполнял комнату, окутывал ее невидимым полотном. Эльфийка, как неприкаянный призрак, молча сидела за столом, погрузившись в бумажную волокиту — перенимала на себя обязанности, упавшие невыносимым грузом на плечи герцога. А сам мужчина, впиваясь пронизывающим насквозь взглядом, смотрел на нее, не отворачиваясь. Терпеливо выжидая, он желал узнать ее пределы, ее черту, после пересечения которой женщина покинет эти стены, отторгающие ее душу, раз и навсегда. Натаниэль, изредка проваливаясь в легкую дрему, сидел так вплоть до вечера, продолжая играть свою немую роль: вновь принимая еду и лекарства, он холодным серебром своих глаз пытался сжечь ее душу дотла, он гнал ее, как гонят люди прутьями бездомных собак, а она терпела, добровольно подставляясь под его удары хлыстом. «Как же я от Вас уже устал», — глухо прорычал эльф, вновь посмотрев исподлобья на свою бывшую супругу.

А бесконечная карусель душащей ненависти продолжала лишь набирать обороты.

Вокруг — чернильная пустота, что жадно пожирала тусклый, серый свет. Он изредка мигал вдали, разгораясь на долю секунды чуть ярче, а потом снова мерк, утопая в черных сгустках тьмы. И только к нему неспешно, оглядываясь по сторонам в поисках живых друг, шел потерянным мотыльком Натаниэль.

В мыслях — такая же пустота, разрастающаяся, заполняющая собой все без остатка, а чувств — нет. Не было ничего, абсолютная пустота. И эльф, как бездушная кукла, просто вперед, к свету. Зачем? Он не знал, лишь где-то в глубине души боязливо скреблось туманное чувство, что так — правильно... до тех пор, пока знакомый голос, тянущийся как густая карамель, не раздался позади.

Герцог остановился, ощущая, как быстро забилось в груди сердце, жаждущее расправить крылья, как в одночасье перехватило дыхание — резко не стало воздуха. По спине — волна колючих мурашек, оставившая после себя легкое, будоражащее сознание покалывание. С губ — шумное дыхание, что сорвалось густым комом и растворилось в пустоте перед мужчиной. Натаниэль, оглушенный громкими ударами собственного сердца, что стучало в обезумевшей агонии неожиданно вспыхнувших чувств, обернулся.

— Элен? — взволнованно произнес герцог, широко распахнув глаза и уставившись взглядом, полным молящей надежды, в расстилающееся черное полотно бесконечности. — Элен! — снова выкрикнул он, резко шагнув в объятья непроглядной безызвестности — видел, как растворился в густом тумане знакомый женский силуэт. — Элен! — его быстрый шаг сменился бегом.

Теперь из груди, что словно опутали тяжёлые стальные цепи, вырывалось хриплое дыхание, которому вторило опьяненное горячим адреналином сердце. Натаниэль бежал, позабыв обо всем, бежал от тусклого света в непроглядную тьму, отчаянно бежал к той, к которой он слепо тянулся несколько лет. А звук ее каблуков гулким эхом ударял по восприятию, что накренилось, разрушив границы истины: она уходила от него неспешными шагами, а он отдалялся от нее, задыхаясь от собственного безумного бега. «Элен!» — эльф, одержимый желанием, что усопшая остановится, обернется и сделает шаг к нему навстречу, столь желанный и необходимый, продолжал отчаянно выкрикивать ее имя, неразборчиво плутая во тьме. И только тогда, когда из густой пустоты раздался тихий смешок, острым клинком распоровший пустое стремление догнать усопшую, Натаниэль остановился.

И проснулся.

Вокруг — привычные взору темные краски, лишенные жизни: серый потолок, безжизненные мрачные стены из крупного камня, дорогая, но грубая мебель, вырезанная из темных видов древесины. Опутанный сонной пеленой взгляд герцога метнулся в сторону. Едва заметно колыхались тяжелые шторы, отодвинутые в стороны и впускающие настырные лучи солнца в покои, а в камине лениво догорали дрова. Эльф, выдохнув, приподнялся на локтях, отбросив край пушистого одеяла в сторону, как тот услышал неподалеку тонкий голос Элиота, едва ли не сменившийся испуганным писком:

— П-простите! — вскрикнул зверочеловек-слуга, прижав руки к груди; покрытые золотым пухом уши плотно касались головы, а хвост с кисточкой робко жался меж ног — волновался. — Я Вас разбудил? Мне... мне было поручено справиться о Вашем состоянии, господин, спите Вы еще или нет, а если нет, то... то... — запинался, путаясь в собственных словах, что не охотно срывались с языка, и только спустя несколько секунд Элиот, набравшись немного храбрости, выдохнул: — Могу ли я приступить к утренним водным процедурам?

Натаниэль смотрел на юношу, затаившегося рядом с закрытыми дверьми, и молчал — не понимал, что следует ответить: в мыслях летали тлеющим пеплом обрывки сна, которые постепенно исчезали без остатка — рассыпались серебристыми хлопьями. Герцог пытался их отчаянно вспомнить, сведя брови вместе и потупив взор, словно там, в царстве Морфея, он оставил, забыл что-то важное... но что?

— Господин?.. — осторожно окликнул эльфа Элиот, вырвав того из бесконечного лабиринта мыслей.

— Делай, что хочешь, — недовольно огрызнулся Натаниэль, не желая смотреть на своего слугу вновь — испепелял раздраженным взглядом каменную стену напротив и сжимал, переминая между бледными пальцами, кончик пухового одеяла.

Ответ — получен, и звонкое цоканье копыт эхом разлетелось по пустынным коридорам, а потом... оно стихло, словно растворилось в тишине. Оставшись наедине с собственными мыслями, эльф сел на перину кровати, низко склонив голову: на лбу, сокрытом черными прядями, все еще проступали едва заметные морщины, брови были сведены вместе, а взгляд метался из стороны в сторону — все еще отчаянно пытался вспомнить сон, кажущийся таким важным и необходимым сейчас, в данный момент... Однако все усилия были напрасны — его образы, стискивающие сердце, полностью растворились в неосязаемом течении времени. Не вспомнить, не выудить — даже жалкие обрывки! — из глубин памяти. Герцог коснулся рукой лица, слегка согнув пальцы. Он поджал губы, что те превратились в тонкую бледную линию. Не вспомнить...

Сколько он плутал меж образов, что уродливыми кляксами расползались в его воображении, мужчина не знал, но все отчаянные попытки были перечеркнуты очередным приходом Элиота — в руках держал серебряный поднос, на котором стоял пузатый кувшин с холодной водой, миска, зубная щетка с порошком и пушистое полотенце. Натаниэль прищурился, продолжался упиваться ядовитым презрением к тому, кто вшивым псом переметнулся на сторону его супруги, однако молча позволил мальчишке подойти к нему.

Привести себя в порядок, ополоснув лицо холодной водой, успокоить скачущие из угла в угол мысли, выдохнуть, прислушиваясь к мерному стуку сердца в груди... Стоило только Натаниэлю умыться самому, не впадая в яростное безумие при виде юного зверолюда, Элиот сразу же посмотрел на своего господина с лучащейся надеждой, которую тотчас попробовал скрыть брошенным в пол взглядом. Слуга спешно составил все обратно на поднос, убрал его на стол, а сам поспешил к шкафу, вытаскивая из его недр простой, лишенный привычного изыска наряд. Не успел он взять в руки, как его ушей, что мгновенно дернулись, плотно прижимаясь к пушистой голове, коснулось переполненное презрение хмыканье — не слова, режущие душу острым лезвием клинка, а звуки, небрежно брошенные в его сторону. Элиот замялся: он не знал, стоит ли сейчас пытаться переодеть своего господина в свежую одежду или... надо было отказаться от этой затеи, изначально обреченной на жестокое поражение? От собственных мыслей — горький осадок, заставивший юного слугу сильнее впиться пальцами в мягкую ткань платья. Прикрыв глаза на краткий миг, Элиот вновь набрался храбрости и обернулся, с немой — и в то же время срывающейся на оглушающий крик — мольбой взглянув на Натаниэля. А он молчал, следил за ним и его действиями, как затаившийся в густых зарослях хищник. Зверочеловек-слуга сделал краткий шаг в его сторону — тишина, еще один — густое молчание. Только холодная серая сталь глаз испепеляла своей необузданной, дикой яростью.

Эльф позволил снять с себя старую одежду, успевшую за ночь впитать пот, и облачить самого себя в чистую ткань одежды. Он не кричал, не шипел и не рычал — лишь молчал, и этим мужчина беспощадно душил. Взяв в руки старую одежду своего господина, Элиот поспешил скрыться за дверьми, лелея в крошечном сердце веру в то, что бушующее внутри души герцога пламя угасает. Скрылся... и вернулся с едой, на которую Натаниэль даже не взглянул: отвернулся в сторону, предпочтя рассматривать шероховатость и неровность стен, чем вкушать теплый завтрак.

Игра в бесконечное молчание продолжалась: Элиот, нервно перебирая пальцы на собственных руках, стоял возле принесенного завтрака, а его господин, кривя бледные губы в отвращении и нежелании, смотрел в сторону. Уговоры и просьбы, граничащие с грязным унижением, оказались бесполезны, и юному зверочеловеку осталось только обессиленно вздохнуть и принять поражение. Окинув остывающий завтрак потухшим взглядом, он, поникший и расстроенный, ушел из покоев своего господина — за дверью вновь раздалось звонкое цоканье, медленное, нерасторопное.

Однако насладиться долгожданным одиночеством, пожирающим душу, что выплевывало ее пережеванные клочья как жалкий мусор, герцогу не позволили — его личные границы, что мужчина так ревностно оберегал от окружающих, вновь были нарушены: тяжелые мрачные двери приоткрылись, и в покои, где витал теплый воздух и аромат остывшей еды, медвежьей походкой вошел Эрман. Не пресмыкающийся в благоговении Элиот, ни увязнувшая в вязком самодурстве Юнилия, а лекарь, что навещал его прошлым днем. Снова бурлящая злоба внутри сменилась неподдельным удивлением: Натаниэль слегка нахмурил брови и слегка, едва заметно повернул голову, словно думал, что образ пухлого мужчины — искусно выстроенная воспаленным сознанием иллюзия. Но нет. Крупная фигура не пошатнулась, не расплылась, исчезая в пустоте, — замерла в дверях на краткий миг, а затем — приблизилась.

— Доброе утро, герцог! — добродушно воскликнул мужчина, на чьих пухлых щеках играл легкий румянец — недавно покинул колючие объятия стужи; а затем недовольно, немного по-отцовски, покачал головой, заметив на столе позабытый богиней завтрак. — Еда, забота, покой и время — лучшие лекари, друг мой, — произнес он, подсаживаясь к кровати мужчины и бегло начиная осмотр состояния эльфа. — Как Ваше самочувствие?

— На удивление... лучше, — будто бы раскаленными щипцами вытянул из себя слова Натаниэль.

Не скорого выздоровления желала его душа, а вечного слияния с небытием, к которому он отчаянно стремился все эти дни! И только все в округе, надевая на себя фальшивые маски сочувствия и переживания, скакали возле него, разыгрывая нелепое представление, называя свою «помощь» — на деле это было измывание — благодетелью. Сердце глухо ухнуло в груди, разлив после себя вязкую горечь, от которой в груди начало неприятно жечь. Мужчина дернул плечом, желая сбросить с себя руки лекаря, что ощупывали ослабевшие мышцы герцога, но это движение — в пустоту. Не обратив внимание на желание эльфа отмахнуться от него, как от назойливой мухи, что беззастенчиво играла на нервах, лекарь тотчас поднялся со стула и выставил на столе новые склянки, внутри которых покоилась вязкая жидкость. Едва герцог окинул их беглым взглядом, как полный живой энергии голос вновь заговорил:

— Что ж, терапия с золотым драконом пошла Вам впрок, сударь, однако, не будем сильно спешить, вижу Вы и так семимильными шагами идёте на поправку, верно ваша супруга старается не покладая рук. — Услышав хвалебные оды о той, что изводила его своим упрямством и собственными лицемерными убеждениями, Натаниэль, поддавшись вспыхнувшему пламени в сердце, крепко стиснул зубы — сдерживал себя, чтобы не изойти на шипящий яд унижения в ответ. — Так, вот новое лекарство, давайте-ка выпьем его.

В руках — крохотная склянка, внутри темного стекла которой плескалась темная зеленая жидкость. Вынув деревянную пробку, лекарь аккуратно, почти что всклинь, налил часть травяной настойки на ложку, а затем протянул ее герцогу. Смерив лекарство равнодушным взглядом, Натаниэль неохотно подался вперед — принял , ощущая, как язык тотчас опутывает невыносимая вяжущая горечь целебных трав. С трудом проглотив жидкость, он прокашлялся и попросил воды, пытаясь избавиться от противного ощущения, что стягивало и сушило горло изнутри.

— Значит, инструкцию я прилагаю, будет лежать на столе, таблетки оставим прежние и массаж тоже, все так же два раза на день, — мужчина потянулся к заполненным склянкам, что весело звенели, перекликаясь друг с другом, от быстрых прикосновений лекаря. — Покой и короткие прогулки на балкон — приветствуются, хотя, скажу леди Юнилии, она лучше присмотрит за вашим здоровьем.

Имя эльфийки — острым лезвием по слуху, оголяя и без того раскаленные до красна нервы. Натаниэль отвернулся в сторону, прищурился, поджал губы, пытаясь задушить в себе поднимающуюся на дыбы ярость, что выбивала копытами искры искренней, неподдельной злобы. Грудь часто вздымалась от шумного дыхания, пальцы сжимались в кулаки.
«Скорее, насладится вдоволь моим абсолютным бессилием», — хотел глухо прорычать эльф, но вместо этого — плотно сомкнул губы, не позволяя острым словам вырваться изо рта. Что-то в глубине души, позабытое и отринутое, отчаянно скреблось, напоминая о себе. Что-то, о чем герцог забывал, предаваясь испепеляющим мгновениям раздражения, но вспоминать об этом не хотел: кроваво-красная пелена раздражения застилала взор, оглушала своим монотонным шипением.

Оказавшись в ловушке собственных эмоций, истязающих невидимой плетью внутренней ярости, Натаниэль старался не слушать все то, о чем говорит ему лекарь по имени Эрман, погрузившийся в выполнение своей работы. Ему было все равно, в каком состоянии пребывала сейчас бывшая герцогиня де Кайрас, ведь она давно сделала свой выбор: решила ступить на путь лживой доброты, за которым — корыстные цели и желания, разросшиеся кровавыми язвами внутри ее души. Он был в этом абсолютно убежден, уверен!.. Однако искреннее сочувствие, которым была пронизана живая речь лекаря, заставляло мужчину смиренно слушать и внимать. Не перебивая, не пререкаясь. Только хмуро вперить взгляд в крупный темный камень стены и молчать. «Это ее расплата», — повторял в мыслях из раза в раз герцог, словно сам слепо хотел поверить в собственные убеждения, наспех слепленные из обиды прошлых дней.

Вскоре лекарь, выполнивший часть своих обязанностей — разогнал по слабому эльфийскому телу горячую кровь с помощью целебного массажа, грубого, но профессионального — откланялся, и вскоре его, как по щелчку пальцев, сменил Элиот. Дыхание у герцога сбилось — точно пришел по верному приказу Юнилии! Слуга, слегка приподняв пушистые уши, с толикой опасения смотрел на своего господина, что прожигал его злобным взглядом исподлобья.

— Что тебе еще нужно? — сквозь плотно сомкнутые зубы процедил эльф, слегка вскинув голову вверх. — Убирайся к этой бедной и несчастной Юнилии!

— Но господин...

— Живо, прочь отсюда! — сорвавшись на хриплый крик, горячо выпалил Натаниэль, и Элиот, испуганно зажав хвост между ног, тотчас выскочил за дверь.

С губ срывалось сиплое дыхание, смешанное с тихим хрипом. В груди все неимоверно жгло, и этот невидимый жидкий огонь с каждым ударом сердца разливался по всему телу, будоража и без того кричащее в агонии сознание. Снова, снова к нему подкрадывалась на цыпочках бесшумно нервная дрожь, ласково коснувшаяся его рук: они дрожали не то от пронизывающего их напряжения, не то от нахлынувшей сильной волной слабости. Натаниэль шумно выдохнул, откинулся на спинку кровати и прикрыл глаза... ровно до того момента, пока за деревянными дверьми не услышал знакомый стук каблуков. Забилось сердце в груди быстрее, невыносимее, вытесняя из нее воздух — герцог затаил дыхание. Лязгнула металлическая ручка, и в покои бесшумной тенью вошла... она.

Юнилия.

— Доброе утро, Натаниэль, — раздался ее беззвучный голос, от которого веяло отчужденным холодом, заставившим эльфа хищно сощуриться.

— Доброе утро? — надменно хмыкнул мужчина и склонил голову, позволяя смольным волосам скрыть часть собственного лица; тело тотчас неестественно напряглось. — С каких пор оно доброе, если я все еще вижу Вас в своем поместье? Или Вы считаете, что Ваша назойливость — услада для моих глаз? — он отвернул голову в сторону, не желая пересекаться с эльфийкой взглядом. — У меня не настолько отвратительный вкус.

Казалось, женщина что-то хотела ответить, возразить, подлив масла в распаляющийся огонь презрения, что бушевал во взгляде серых глаз, но ее оборвала прислуга. Сжавшись, она робко ступила внутрь покоев своего господина, боясь посмотреть на благородных эльфов — глаза были опущены в пол. В руках — очередной серебряный поднос с горячей едой, свежей, только что приготовленной. Он вскоре оказался сиротливо стоять на столе, рядом с новыми лекарствами и ворохом бумажек-инструкций. А другой, на котором покоился уже остывший и заветрившийся завтрак, был унесен пришедшими слугами обратно.

— Только давайте обойдёмся с Вами без битья посуды и разливания лекарств, в такую погоду сложно добраться до города, будет хорошо, если завтрак пройдёт быстро, без красивых сцен Вашей злости, — слова, что сорвались с языка Юнилии, оказались быстрее мыслей Натаниэля, и тот, словно получив плевок в лицо, замер, широко распахнув глаза.

Черные брови вновь легли к переносице ближе, образуя тонкую, едва видимую сеть из морщинок. Биение сердца — в ушах, в висках. Оно кричало, пульсировало, отзываясь нервным ознобом, что толстыми цепями сковал все тело. Изо рта вырвался сдавленный выдох, переполненный раскаленной злобой. Дышать, было тяжело дышать — грудь разрывало от бури искрящих эмоций и чувств!

— Когда это для прислуги непогода стала преградой, а, Юнилия? — поддавшись соблазну, эльф криво ухмыльнулся, внимательно следя за каждым движением его бывшей супруги.

Упиваясь одним лишь желанием опустить герцогиню вниз, смешать ее с грязью, обличив уродливое нутро перед всеми, Натаниэль продолжал рьяно словесно кусать эльфийку, надеясь задеть ее за живое. Однако она не обращала внимания на все его выпады — спокойно позволяла себя ранить, истязать, и это еще сильнее злило, выводило из себя. Герцог жаждал увидеть в ее голубых глазах раскаяние, принятие своей лживой сущности, чтобы в итоге вновь воодушевленно обвинить ее во всех своих неудачах и выставить с несмываемым позором за дверь поместья, но вместо этого он ощущал в ее взгляде пробирающее до костей равнодушие. Это раздражало. Раздражала ее напыщенная уверенность в собственном мастерстве, пытаясь скрыть душевную гниль за благими намерениями!

И даже сейчас ее речь текла ледяным потоком, лишенным эмоций, однако даже так в ней чувствовались — уже, на третий день! — крохотные отголоски ее отравленной лжи. Это тешило себялюбие Натаниэля, что возбужденно вопило в голове: «Вот, уже пошла ее вымученная искренность трещинами, еще немного, и та полностью осыплется!» Однако секундное ликование погасло, вновь позволяя взойти на сцену ярости, злобе и презрению, что переполняли его бьющееся в сумасшедшем беге сердце.

— Я скорее откушу себе язык, чем такое произойдёт, — огрызнулся мужчина, не желая даже представлять, как он, лишенный возможности к движению, смиренно лежит возле златовласой эльфийки. — Вам так нравится видеть меня в столь жалком состоянии? — Натаниэль продолжил исторгать смертельный яд, которым были пропитаны все его слова, срывающиеся с уст в сторону Юнилии. — Упиваетесь этим? Я не удивлен, — он сжал руку в кулак, и по коже тотчас расползлись обескровленные белые пятна. — Что ж, значит, я плохо выражаю свое презрение по отношению к Вам. Или же мне стоит поднять на Вас руку, чтобы Вы наконец смогли осознать серьезность моих слов?

Все, чего он так отчаянно жаждал, — уход Юнилии. Окончательный уход без какой-либо возможности вновь вернуться в эти мрачные стены. Ведь она сделала свой выбор, еще тогда, двадцать пять лет назад... Так почему он не может сам стать судьей собственной жизни? Почему он должен быть лишен такого привилегированного права в угоду его бывшей супруги?!

— Вам значительно лучше, герцог, поэтому, прошу — приступайте к завтраку, я не стану Вас утомлять своим видом лишний раз. Если не жалейте меня видеть — просто не задерживайте.

Хищный взгляд — на эльфийку, словно еще чуть-чуть, и Натаниэль, отбросив в сторону сковывающую его «любезность», преобразится: станет бешеным зверем, готовым вонзить острые клыки в хрупкую женскую шею. Однако он не произнес и слова, только продолжить давить своей яростью, что раскалила воздух в его покоях до предела. Смириться... Он должен был смириться с ее правилами — но с другой стороны, кто она такая, чтобы указывать ему? — если желает, чтобы бывшая герцогиня сгинула с его глаз раз и навсегда. Эльф поджал губы, нехотя скосил взгляд в сторону подноса с едой и озлобленно прорычал: «Хорошо...»

Если это потешит ее больное самолюбие, раздутое выдуманной важностью в его жизни, и потом она исчезнет, не оставив и крохи воспоминаний об их вымученном супружестве, то... он принимает правила ее игры.

Мужчина скрипя зубами согласился съесть завтрак и выпить лекарства, однако каждый глоток делался с трудом — все в горле вставало каменным комом. Однако стоило только эльфу выполнить часть их договора, скрепленного лишь на фальшивых словах, как герцогиня покорной прислугой ушла, оставив Натаниэля наслаждаться гнетущим одиночеством. И только тогда, когда ее худой силуэт скрылся за дверьми, мужчина устало выдохнул и закрыл глаза, а затем устремил взгляд в потолок — по телу расползалась пьянящая слабость.

— Как же я от всего этого устал...

Хотелось остаться одному, забытым всеми живыми душам, стать выброшенным на улицу хламом, чтобы сломаться, разрушиться и исчезнуть из этого мира навсегда. Он посмотрел на собственные руки, которые все еще дрожали. Попробовал сжать их в кулаки, потратив жалкие остатки сил, но ему хватило лишь пару секунд на это: вместо сжатых пальцев вскоре оказались раскрытые ладони. Натаниэль грустно усмехнулся.

У него не было сил даже на то, чтобы крепко сжать руки.

***

Время бесшумно осыпалось на дно огромных песочных часов, «стекая» волнами в стороны. Иногда эльфу даже казалось, что он слышал этот тихий шелест песчинок, что падали где-то рядом с ним, однако это — беззаботное веселье утомленного разума, оставшегося бороться с шипящей скверной. Одному. В удушающих объятиях немой тишины.

Юнилия... сдержала свое слово и не показывалась герцогу на глаза. Лишь слуги запуганными зверьми один раз потревожили его гниющее одиночество, желая вынести из мрачных и давящих стен своего господина все вещи, принадлежащие эльфийке, да Элиот пришел к нему в обед — принес еду и очередную порцию горьких лекарств. И больше... никого. Никто и не желал приходить.

Ведь именно это он и добивался, верно?

Натаниэль вобрал глубоко в легкие воздух и шумно выдохнул, пытаясь унять неприятную ноющую боль, что расползалась по всей груди. Пустой взгляд — в потолок, а сам безвольно раскинулся на кровати, утопая в мягком пуху белоснежного одеяла. Да, именно этого он и... хотел. Но почему на душе — все еще тяжелый камень, тянущий ее вниз, в черную бездну?

А ответа ждать неоткуда.

Очередное звонкое цоканье копыт, эхом отражающееся от холодных стен, раздалось где-то в глубине длинных коридоров, и этот звук, словно снежный ком, становился все сильнее и сильнее, пока не стих в одно мгновение за тяжелыми деревянным дверьми. Взгляд серой стали, пронизанный холодным безразличием, — к ним. Дернулась ручка, и внутрь покоев — какой раз за этот день? — вошел Элиот. Его уши теперь уже стояли прямо, а хвост едва заметно дергался из стороны в сторону — волновался, однако старался держать свои бушующие, подобно океану в шторм, эмоции в уезде.

— Господин, — как можно спокойнее обратился к Натаниэлю мальчишка и сделал несколько шагов к нему вперед, — лекарь Эрман Вам рекомендовал краткие прогулки на свежем воздухе.

— Что? — выдохнул герцог, ощущая, как словно его окатили горячей водой — тело резко бросило в жар.

— Это... — слуга застыл на месте, словно его сковала ледяными оковами вьюга; голос зверолюда, стих, а взгляд нервно заметался из стороны в сторону, — необходимо для Вашего скорейшего выздоровления...

— Я что, похож на зверушку, которую необходимо выгуливать? — шипел мужчина, ощущая, как внутри вновь разгорается неуправляемое пламя злости, как оно облизывает и испепеляет все мысли, оставляя после себя — пустоту неистовства. — Это такое снисходительное отношение я получил от вас всех? Как к какой-то жалкой шавке? Это ваша благодарность за все, что я вам предложил?!

С ядовитого шипения — на громкий крик, от которого Элиот, сжавшись в комок, как крошечный котенок, отшатнулся назад, виновато прижав уши к голове. Шаг за шагом он отступал к двери — видел, как герцог снова позволяет буре злости поглотить его без остатка. Не успел он юркнуть за дверь, как да спиной оглушающим ревом раздалось яростное:

— Убирайся с глаз моих долой!

Снова все тело дрожало от нервного напряжения: в груди клокотала взбешенным грифоном ярость, а рядом с ней — уязвленное самолюбие. Мужчина задыхался от эмоциональных волн, что захлестывали его с каждой секундой все сильнее и сильнее, однако обуздать ощерившиеся чувства он не мог — знал, был абсолютно уверен в том, что сейчас снова придет та, из-за которой вся его жизнь стала скомканным клочком бумаги. И от этого — сжималось сердце, потому что герцогиня не могла иначе, не могла не следовать собственной дури!

Вскоре в лабиринтах пустынных коридоров раздался быстрый шаг — стук каблуков вгрызался в сознание, вынуждая мужчину перевести свирепый взгляд в сторону дверей. Затаил дыхание в мучительном ожидании, что едва женщина ступит в его покои, как он, сорвавшись на хриплый крик, пошлет ее обратно к скверне. Он не желает ее видеть, не желает ее слушать, не желает подчиняться ее прихотям! Однако не успел он и рта раскрыть, как только герцогиня, источая обжигающую решительность, перебила его:

— Мне казалось, что мы с Вами уже обсудили то, что Вы, герцог, будете более благоразумно себя вести.

— Обсудили, но я не соглашался пресмыкаться перед Вами, как пес, которого то гладят, то пинают, — огрызнулся Натаниэль и указал рукой на дверь. — Ваше дело — держаться от меня подальше, желательно на другом конце Тор-Шолле, но даже эта столь простая задача Вам кажется непосильной!

А Юнилия словно не слышала его вовсе: она продолжала что-то отвечать, вытаскивая из его шкафа его же вещи, распоряжаясь ими, словно она здесь — хозяйка, а не пустое место! Герцог чувствовал, как сердце, переполненное яростью, забилось где-то в горле, как горячая кровь пульсировала в висках.

— Я усложняю жизнь самому себе? — шумно выдохнул мужчина. — Именно я, не Вы, что пришли без приглашения и возомнили себя хозяйкой в доме, из которого решили уйти Вы сами? После того, как Вы вытерли об меня ноги, как о старую тряпку? Получается, я виноват во всем происходящем? — Натаниэль не смог сдержать сдавленного смешка, что сорвался с его уст, и сам криво ухмыльнулся. — Вы всегда были самоуверенны и недальновидны, но чтобы настолько...

Однако вопреки всем желаниям, что истошно кричали внутри души эльфа, бывшая герцогиня нарочно пропускала мимо ушей все его словесные выпады, продолжая делать то, что, по ее мнению, казалось необходимым. Герцог смотрел на нее, прожигая взглядом, лелея в сердце отчаянную мечту, что еще немного и эльфийка исчезнет прочь, но вместо этого она смотрела на него в ответ. И только потом подошла к мужчине, помогая ему подняться с кровати.

Едва Юнилия коснулась его плеч, как эльф тотчас грубо сбросил их с себя, смахнул, как упавший с дерева сухой лист, но это ее не остановило. Женщина продолжила идти по выбранному пути — снимала со своего бывшего супруга одежду, облачая его в более теплые и пушистые ткани. Сопротивляться — нет сил, все брошено в ярость, и все, что ему оставалось, — шумно дышать и задыхаться от собственной ярости.

— Хо-ро-шо, — выдохнул прямо в лицо герцогини Натаниэль, растягивая слоги, как раскаленный металл. —  Вы, верно, желаете меня заморозить, Юнилия? Что ж, прогуляемся, надеюсь, Вы сгинете с моих глаз тот час, как я выполню Ваше желание! — он развернулся и сделал краткий шаг в сторону, ощущая, как весь мир плывет перед глазами; сделав глубокий вдох, он остановился, зашипел встревоженной змеей: —  Лишь бы Вы убрались из моих покоев! Желательно навсегда! Насовсем! И из моей жизни тоже!

Это был крик, переполненный болью и отчаянием. Он мог бы обжечь, оставив уродливые шрамы на тонкой стенке души, ранить... если бы не был обращен в пустоту перед собой.

Из тепла — в холод, что тотчас принялся кусать бледное лицо мужчины, оставляя после себя призрачное чувство легкого покалывания. Ветер диким котом бродил где-то на крыше, сбрасывая вниз со снежных шапок ворох ледяного пуха, что искрился в лучах зимнего солнца — падал вниз блеклыми искрами. А за покрытой колючим инеем балюстрадой — укутанный в белое одеяло сад, погрузившийся в сон. Только не эта искусная картина, нарисованная самой природой, привлекала и завораживала взгляд герцога, а облокотившаяся о резной бортик балкона герцогиня.

Она молчала, никак не реагируя на весь его яд, что стекал с языка, — продолжала слепо играть свою роль благой спасительницы! И это выводило из себя, застилало глаза мутной пеленой злобы. Ведь он знал, как никто другой, что все ее поступки — ложь, цель которой — пустить пыль в лицо окружающим!

— А я смотрю, Юнилия, Вас совсем не беспокоит все то, что я о вас думаю, верно? — сквозь плотно сжатые зубы прошипел мужчина, не слыша собственных слов за громкими ударами сердца. — Вы так храбры и отчаянны, что готовы терпеть все что угодно, или же это показатель Вашей глупости и никчемности? — он сделал шаг, слегка пошатнувшись от одолевающей его слабости, и остановился, глубоко вобрал в легкие колючий воздух. — Только вот ради чего? Ради чего, Юнилия? Я ведь Вам омерзителен, противен, как и Вы мне... — он смолк, поджав бледные губы, — ждал ответа, которого... все еще не было. — Так для чего Вы все еще здесь?

Изо рта вырывались густые облачка пара, что таяли и растворялись в считанные секунды. В ответ — тишина. Она заполняла собою мнимое пространство между ними, душила, лишая способности здраво мыслить. А следом — разливающаяся по телу бурлящая злость.

Бесшумно оказавшись за спиной герцогини, Натаниэль, поддавшись пленившему его безумию раздражения, грубо схватил эльфийку за плечо, развернул ее лицом к себе и прижал к ледяному камню стены. Он, тяжело дыша, рыскал помутившимся взглядом по ее лицу, пытаясь увидеть, найти истинные эмоции, которые женщина так отчаянно прятала внутри! Эльф с хрипом выдохнул.

— Значит, все же будете терпеть?.. — он наклонился ближе, так, что можно было почувствовать жар тела, что пылало от переполняющей его ненависти. — Вы, видимо, забыли, что именно произошло между нами четверть века назад. Также, кажется, совершенно забыли то, какой грязью Вы поливали меня на тех страницах... — он проговаривал каждое слово, обволакивая его в пелену презрения, пытаясь разрезать душу напротив, чтобы вытащить сокрытую внутри гниль на поверхность. — Так почему бы мне не напомнить Вам, герцогиня, о том самом моем образе, что с такой пренебрежительностью лишил Вас женской и материнской чести: думается мне, носить под сердцем мое дитя было невыносимой мукой, — он глухо засмеялся. — Ещё бы!

Реальность пошатнулась, поплыла, окрашиваясь в багровый цвет злости: за частыми ударами сердца герцог почти не слышал все то, что говорила ему Юнилия. Он ногой прижал ее к стене, лишая возможности двигаться, одной рукой изо всех сил сжал запястье руки, а другой — сорвал в неистовстве меховую накидку, что тотчас упала в пушистый ворох снега. Частое дыхание, клочьями вырывающееся из груди, срывалось на хрип, а сам мужчина нервно облизывал пересохшие в миг губы. Свободная рука легла на талию эльфийки, скользнули вверх, к груди, сжимая ее так, чтобы причинить боль.

— Отпустите! — обессиленно шипела бывшая герцогиня в лицо мужчине, отчаянно желая вырваться из унижающей ее хватки. — Немедленно!

— А то что? — усмехнулся Натаниэль, и взглянул на эльфийку; в его серых глазах читался нездоровый блеск. — Уедете? — вторая рука отпустила хрупкое запястье и легла на ягодицу, также сжала ее изо всех сил, а затем заскользила вниз, приподнимая подол платья. — Я думал, Вы изнываете от желания повторения тех дней, Юнилия, ведь так жаждете остаться подле меня, — рука герцога, оказавшись под слоем толстой ткани, то поднималась вверх, то опускалась вниз, желая оставить как можно больше неприятных ощущений в душе Юнилии от его прикосновений. — А знаете... Оставайтесь! — возбужденно воскликнул эльф, расплываясь в кривой ухмылке. — Я с огромной радостью осуществлю все Ваши желания — Вы же будете все безмолвно терпеть! И ведь даже не осмелитесь взглянуть на меня, на мое лицо, от которого Вам тошно: отвернетесь и закроете глаза, как и во все те жалкие ночи, стиснете зубы, но позволите мне делать с Вашим телом все что угодно, я прав? А потом, кто знает, может быть, снова придется вынашивать ребенка от того, кого Вы ненавидите! — и снова слух разрезал нездоровый смех, который подхватил и унес куда-то ветер. — Прекрасное возвращение к истокам, Вы так не считаете?

И не дав ответить бывшей супруге и слова, он, опьяненный бушующей обидой, что разрывала его сердце в жалкие клочья, резко развернул эльфийку лицом к стене, к себе — спиной. Прижал ее рукой, что широкой и горячей ладонью легла на спину, второй же остервенело смял подол, резко его задирая наверх. Ведь именно этого она и желала, а он всего лишь исполняет ее просьбы и ничего более!

Однако в следующий миг щеку обожгло резкой болью, заставившей мужчину ошеломленно отшатнуться, отпустить эльфийку, сумевшей вырваться из его хватки. Он, шумно дыша, широко распахнул глаза — непонимающе смотрел вслед исчезающему за дверьми хрупкому силуэту. Его трясло от нервного озноба, который быстро сменялся невыносимой слабостью. Теперь он... один. Как и хотел.

Мир накренился, сознание — пошатнулось. Ноги в одночасье перестали держать Натаниэля и подкосились, лишь каменная балюстрада, тянущаяся резной оградой, стала его опорой: мужчина впился в нее пальцами, не ощущая ледяных клыков холода, что терзали его горячие руки, склонил голову и стал жадно глотать воздух, словно его было мало. В ушах — звон, а на щеке — невидимый пылающий след.

— Скверна! — прохрипел он, борясь с застилающей глаза непроглядной мглой.

Изо рта — пушистые облака густого пара, что быстро растворялись в пропитанном льдом воздухе, который неприятно обжигал легкие при каждом вдохе. Натаниэль стоял неподвижно, склонившись подобно немощному старику над балюстрадой, и смотрел отрешенным взглядом куда-то вдаль, что была окутана серой снежной мглой. Пальцы рук, впившиеся в холодный камень ограждения, немели — покрывались багровыми пятнами, что становились с каждой секундой все больше и больше. А ветер, кружившийся в бесконечном вальсе со снежными хлопьями на крыше особняка, игриво вплетал их в густую смоль волос.

Мужчина, шумно сглотнув скопившуюся во рту слюну, выдохнул, склонив низко голову и поджав оледеневшие пальцы. Произошедшее казалось чем-то невозможным, нереальным, однако ощутимый огненный след, зудящий на лице, разрушал эту глупую иллюзию, в которой эльф хотел раствориться, как в бездонном омуте, — это было реально. Юнилия дала ему пощечину. Он, захлебываясь различными чувствами, что одолевали его, снова вобрал в легкие холодный воздух и, закашлявшись, рвано выдохнул, касаясь горящей щеки кончиками пальцев. Именно Юнилия, а никто другой. Та, что безмолвно терпела все двадцать с лишним лет стиснув зубы, сейчас обнажила свои острые клыки. На бледном лице эльфа скользнула кривым росчерком усмешка, которая тотчас разбилась на тысячи осколков, едва он услышал за собственной спиной робкое, полное страха и волнения: «Господин?..»

Не сразу, но Натаниэль обернулся, подняв свой тяжелый взгляд на юного зверочеловека, испуганно смотрящего на герцога. Элиот, набросив на себя в спешке меховую мантию — она небрежно легла на тощие плечи юноши, медленно спадая с правой руки — замер возле дверей; переплел тонкие пальцы между собой, поджал хвост с золотой кисточкой на конце, а пушистые уши плотно легли к голове. Он стоял, боясь дышать, — прислушивался к пению зимнего ветра, блуждающего по всему Тор-Шолле, в надежде, что он с легкостью подхватит слова высокородного эльфа и принесет их ему, однако герцог молчал, прожигал леденящим душу взглядом душу покорного зверочеловека-слуги.

— Госпо... — снова начал Элиот, с клокочущим в груди страхом роняя слово перед мужчиной, как тот, пошатнувшись, сделал шаг вперед — направился в сторону дверей, за которыми — бархатное тепло покоев. — Господин! — чуть громче воскликнул мальчишка, подскакивая к Натаниэлю, но тот гневно отмахнулся от него, как от бродячей собаки. — Позвольте мне помочь Вам!

Обращение — без ответа, а отчаянный жест, рожденный из глубин сердца, — втоптан в грязь: эльф, опершись дрожащей рукой о пропитанные ледяным холодом камни стен, переставлял ноги, пытаясь дойти до своих покоев. Сам, один, без чьей-либо помощи. Так было всегда... Бледные губы дрогнули, обнажая зубы в кривом оскале. Тогда почему сейчас, именно сейчас все скачут возле него, как обезьяны, надевая попеременно на лица лживые эмоции волнения и переживания? Для чего все разыгрывают этот спектакль, столь отвратительный и тошнотворный?!

В лицо — теплый воздух, прогретый пламенем, лениво потрескивающим в камине; он ласково коснулся бледного лица эльфа, игриво провел невидимыми пальцами по щекам, оставляя едва заметный румянец. Дверь закрылась. За спиной осталась холодная пустошь зимы, и сейчас перед глазами — мягкий бархат простыней кровати. Вдох, и от этого резко закружилась голова, а ноги, лишенные сил, подкосились. Натаниэль рукой оперся о стену, слыша лишь оглушающий грохот собственного сердца, уставшего и утомленного, а рядом с громким цоканьем метался встревоженный Элиот, умоляя своего господина позволить помочь ему, но в ответ доносилось лишь полное горькой обиды, слившейся со злобой, «нет».

Силы таяли, словно если бы хрупкий хрусталь льда бросили в пасть прожорливого пламени: медленно переставляя ноги и руками хватаясь за тяжелую мебель, делая их своей опорой, герцог дошел до кровати и, вобрав грудью воздух, шумно выдохнул — сел, погружаясь в объятья перины; мокрые от выступившего на лбу пота черные пряди волос слиплись, неприятно падая на глаза и мешая смотреть. Резким и небрежным движением смахнув их в сторону, Натаниэль начал стягивать с себя меховую мантию, что стала вмиг тяжелой, неудобной и раздражающей. Пальцы с трудом расстегивали пуговицы, заплетались, дрожали, и, когда последняя освободилась от плена петли, эльф сбросил меховую накидку на пол, как ненужную драную тряпку. Замер, прикрыв глаза и глубоко дыша — перед глазами начала медленно расползаться всепожирающая темнота.

— Господин, Вам необходимо отдохнуть... — робко произнес Элиот, медленно переходя на глухой шепот — боялся своими словами разжечь в сердце мужчины ярость; он осторожно подошел к герцогу и посмотрел на него, чувствуя, как вся его душа затрепыхалась от объявшего чувства страха — боялся, что сердце мужчины вновь не выдержит и... остановится. — Прошу Вас, позвольте мне Вам помочь.

Натаниэль ничего не ответил. Лишь раздраженно цокнул, отвернув голову в сторону и вперив взгляд в мрачный камень стен, да сжал бледными пальцами шелк белых простыней. Уши — к голове, а подрагивающий от волнения хвост — забился под теплую мантию, которую юный слуга не снял — не захотел: все его внимание было приковано к эльфу, чья жизнь напомнила тонкий прутик, готовый в любое мгновение сломаться пополам, издав громкий хруст. Зверочеловек, попытавшись сглотнуть слюну, скопившуюся во рту от сильного волнения, осторожно, боясь разгневать герцога еще сильнее, стал аккуратно снимать с Натаниэля верхнюю одежду, складывая ее рядом аккуратными стопками, а после — надевать чистое, свежее исподнее на своего господина.

— Отдыхайте, — с обжигающей горечью сочувствия вымолвил Элиот, почти бесшумно отстраняясь назад от кровати герцога. — Вам нужно набираться сил, — юноша медленно направился к тяжелой деревянной двери, коснулся ледяного металла ручки и потянул ее на себя — открыл, впуская в душные покои герцога прохладный воздух, одиноко ютившийся в пустынных коридорах поместья. — Выздоравливайте.

От этих слов — в жар, что в мгновение охватило сердце: оно, пропуская через себя раскаленную гневом кровь, шумно забилось о ребра, будто бы норовя их пробить, сломать. Натаниэль, шумно выдохнув, стиснул зубы — раздался тихий скрип, острым лезвием ножа оцарапавший слух — сжал изо всех оставшихся сил пушистый край одеяла, ощущая легкое покалывание в обескровленных пальцах. «Выздоравливайте...» — прошипел подобно змее герцог, смакуя произнесенное слугой слово, желая его раскусить, почувствовать скрытое за брошенными буквами презрение. Поджал губы, что в мгновение ока превратились в тонкую линию, и лег на россыпь мягких подушек, положив широкую ладонь на лицо.

Он устал. Устал от этого лицемерного спектакля, чей сюжет, такой нелепый и раздражающий, разворачивался перед его глазами: аристократы, деловые партнеры, слуги и... В груди тотчас глухо откликнулось слабое сердце, но его едва слышимые отголоски растворились в черной бездне, что жадно пожирала его. И Юнилия, что решила стать дочерью Эдолины, но на деле нацепила на себя изодранную и разукрашенную в алой крови овечью шкуру. Мужчина, пытаясь подавить в себе нарастающую, подобно снежному кому, злобу глубоко и часто задышал, прикрыл глаза, пытаясь отмахнуться от разъедающих душу мыслей и раствориться в тихом шуме собственного сердца, но вместо этого лишь сильнее тонул в вязкой и вонючей топи черных чувств.

Из нее герцог вынырнул лишь на мгновение, когда тяжелая дверь вновь скрипнула — отварилась, пропуская в покои, где воздух был пропитан приятным теплом огня, жадно облизывающего поленья в камне, Элиота. Он, высоко подняв плечи и опустив слегка голову, сжимал в руках серебряный поднос с лекарствами. Приподнявшись на руках, опершись спиной об изголовье кровати, Натаниэль тотчас бросил на юного слугу тяжелый взгляд из-под опущенных бровей и шумно задышал — злился. Злился, что его не оставляют одного, а продолжают вилять хвостами перед ним, пытаясь угодить! Однако не успел мужчина ничего произнести — лишь рот искривился в свирепом оскале, — как зверочеловек-слуга, вздрогнув, тотчас перебил своего господина:

— Пожалуйста, выпейте лекарства, и я сразу же уйду! — выпалил он на одном дыхании и замер, оглушенный биением собственного сердца, что, казалось бы, еще немного и пробьет, сломает тесную клетку из ребер.

Натаниэль ничего не ответил — проглотил ком возмущения, что разрывало его изнутри: молча следил за Элиотом, медленно подходящим к его кровати, и все сильнее поджимал губы. Когда поднос был аккуратно и почти бесшумно поставлен на тумбочку, стоящую близ изголовья, зверочеловек вновь переплел пальцы рук между собой, прижимая их к груди, и часто задышал — боялся говорить, просить и умолять своего господина не идти покорно в когтистые лапы смерти, а бороться. Бороться за право жизни. И мальчишка не уходил, застыв перед эльфом, которого медленно пожирал испепеляющий огонь ненависти, подобно каменному изваянию. Это раздражало, действовало на нервы, словно кто-то глухой решил сыграть на клавесине, хаотично перебирая клавиши. Натаниэль презрительно хмыкнул: знал, что этот мальчишка, пляшущий под дудку самовлюбленной Юнилии, не уйдет — будет стоять перед ним до последнего, лишь бы получить похвалу герцогини. «Как это мерзко», — прошипел сквозь плотно сомкнутые зубы герцог и взял с подноса крохотный бутылек с мутной жидкостью внутри, залпом глотая горькую травяную настойку. Следом — перемолотые и перетертые коренья, лепестки и листья различных трав в виде небольших шариков. И все это неприятно обжигало горло.

— Теперь убирайся отсюда, — выдавил сквозь зубы мужчина, громко поставив опустошенный стакан обратно на поднос. — Ты меня слышал? Вон!

Последнее слово раскатом грома раздалось в окутанных серостью зимы покоях, отразилось от мрачных каменных стен и невидимой плетью со свистом ударило по спине юного слуги: вздрогнув, Элиот тотчас подскочил к подносу, забирая его дрожащими руками, и быстрым шагом направился к двери. Тихий щелчок... и тишина мгновенно воцарилась в комнате, в которой был лишь Натаниэль и его истошно вопящее раздражение.

Снова один. Как он и хотел. Однако герцог прекрасно знал, что густое чувство пустоты вокруг — фальшь. Его не оставят, полностью стерев из памяти имя единственного мужчины рода де Кайрас, а, наоборот, будут умышленно крутиться вокруг него, подобно голодным крысам возле запасов зерна, пытаясь «спасти» его измученную душу, пряча за благими намерениями — прогнившую натуру. Показать себя спасителями, стать на одно место с Эдолиной, чтобы другие, широко разинув рты, слепо восхищались столь безумным самопожертвованием! Возвыситься над остальными! А это было истинное желание Юнилии, той, что он выбрал два десятилетия назад в качестве своей супруги. Абсолютная ошибка прошлого, которая огромным чернильным пятном разлилась на полотне его жизни — не смыть, не отстирать, только вырезать и... сжечь, предав рваный кусок собственной жизни хищному огню. Поэтому герцог терпеливо ждал. Ждал, когда увязнувшая в лицемерии эльфийка снова придет к нему в покои, продолжив играть свою нелепую роль святой, что все вытерпит, переживет ради собственных низких желаний, чтобы заставить ее исчезнуть из его жизни.

Навсегда и бесследно.

А как только она уйдет, то весь этот отвратительный спектакль, где каждый, пресмыкаясь перед бывшей герцогиней, прячет в глубине своей души пожранные скверной желания, точно так же станет прахом. Поэтому мужчина, распаляемый пламенной яростью, грубо прогнал Элиота, пришедшего провести вечерний массаж — хотел видеть ее.

Юнилию.

Когда дверь распахнулась, впуская в пропитанную маслами и деревом комнату тонкую, подобно ветви дерева, эльфийку, Натаниэль почувствовал, как зашлось в бешеном ритме сердце. Вот она. Он вскинул голову, хищно прищурив глаза, в которых сверкала ледяная сталь; кадык дернулся вверх-вниз, заходили на лице желваки. Пришла. Пальцы, державшие край пушистого одеяла, побелели — сжал их изо всех сил. Та, из-за которой он, винный герцог, потомок древнего аристократического рода, так низко пал. Натаниэль, шумно дыша, снова сглотнул вязкую слюну. Взгляд — к фигуре, что держалась самоуверенно, надменно, возвышаясь над всеми подобно богине, и от этого — жар по всему телу. Следить, следить за каждым действием Юнилии, что неспешно ходила по герцогским покоям, пытаясь казаться спасительницей — какая напыщенная самоуверенность! — своего супруга. Бывшего супруга.

Эльф молчал, вгрызаясь тяжелым взглядом из-под бровей в женщину; молчала и она, беспрекословно выполняя обязательства лекаря, что чернилами легли на тонкий лист бумаги: сполоснуть руки в теплой воде, чтобы нанести на горячие ладони терпко пахнущее масло, растереть его между пальцами и начать массировать напряженное, но худое и слабое тело. Натаниэль, крепко сомкнув зубы и душа в себе бурлящее негодование, ничего не говорил — только испепелял взглядом, желая сжечь дотла душу бывшей супруги. Точно так же, как она сделала это с ним.

Эльфийка осторожно, словно боясь причинить боль — как смешно! — касалась его, мяла слабые мышцы рук, разгоняя по больному телу горячую кровь. Снова. И снова. От них — к плечам, жестким и костистым, после них — к спине, вдоль которой виднелся позвоночник. Герцог терпел вынужденные прикосновения Юнилии, ощущая, как кожу ласкает странное, но не поднимающее со дна души шипящее отвращение, тепло. Тепло живого тела. Однако ненависть, злоба и обида застилали глаза мутной алой пеленой, превращая любые мысли в горсть тлеющего пепла. Сердце, опаляемое бурей чувств, билось в груди пойманной птицей: каждый его удар отдавал жгучей пульсацией в висках. Шумный выдох, и женские руки коснулись груди, затем — живота, поднимаясь все выше и выше. А злость бурлила, пенилась. Герцог хищно щурился, поджав губы и стиснув зубы едва ли не до скрипа — ждал, когда Юнилия, бывшая герцогиня и нынешняя прачка, отстранится от него и уйдет, но она продолжала стоять рядом, лениво играя роль благой спасительницы. И от этой лжи, которую эльфийка насильно преподносила мужчине как истину, невыносимо тошнило.

Едва тонкие пальцы коснулись лица Натаниэля, он тотчас отстранился, резко и грубо перехватив запястье женщины; эльф крепко сжал его, вновь оставляя темно-синие пятна на мраморной коже.

— Я не понимаю, сколько нужно раз повторить, — задыхаясь, прохрипел герцог, выплевывая слова, полные желчи неприязни, в лицо Юнилии, — чтобы до Вашей недалекой сущности наконец-то дошла простая истина: я не желаю Вас видеть в этом доме, мне тошно от одной мысли, что мы находимся в одних и тех же стенах... — он замолчал, захлебываясь собственной злобой, что родилась от бесконечного унижения; герцог, расплывшись в кривом оскале, нервно усмехнулся, вновь пронзил эльфийку ледяным отвращением во взгляде и еще сильнее сжал кисть ее руки. — Вам действительно нравится быть со мной настолько, что Вы готовы терпеть все, что угодно? А ведь на бумаге у Вас были совершенно иные мысли. Неужели поменяли свое мнение? Или Вам нравится чувствовать себя грязью под ногами? — заглядывал в ее блеклые глаза и ждал ответа, но вместо этого получал лишь тишину. — Вас это возбуждает? Что ж, не знал такого о Вас, а теперь приму к сведению, раз это Вам по душе! — мужчина издал нервный смешок. — То-то теперь я понимаю, почему Вы постоянно сбиваете каблуки возле меня, никак желаете продолжения? Верно? Поверьте, у меня хватит сил доставить Вам удовольствие, ведь теперь я знаю, что Вам по душе: боль и унижение! Как смешно! — он  разжал пальцы, что остро впивались в запястье Юнилии, и резко дернулся в сторону, отворачиваясь к стене; однако он продолжал шипеть, словно ядовитая змея, загнанная в угол. — Убирайтесь отсюда немедленно, а если вернетесь вновь, то я претворю Ваши желания в жизнь, чтобы Вы меня наконец оставили в покое.

Часто вздымающуюся грудь разрывало изнутри от схлестнувшихся эмоций и чувств, а за грохотом усталого сердца не было слышно ничего: ни, как шурша мрачной тканью, неспешно отстранилась от Натаниэля герцогиня, как дрожащими руками забрала оставленные Элиотом лекарства, и даже то, как она, едва слышно ступая на каблуках, покинула покои своего супруга. Ничего... кроме тихого скрипа двери, унесший вязкое, как смола, напряжение в комнате. Он лишь  пренебрежительно хмыкнул, ощущая обжигающую горечь ликования — она ушла. Ушла из его покоев, но не из жизни, которую изуродовала, как неумелый скульптор — кусок гранита.

Забыть. Как же хотелось обо всем этом забыть! План, который казался еще двадцать пять лет назад блестящим, способным возродить из пепла род де Кайрас, теперь выглядел жалкой попыткой наивного глупца оживить то, что давно было мертво! Если бы он тогда не был настолько ослеплен бессмысленным желанием спасти свой род, если бы был чуть смышленее и умнее... ничего бы из этого не произошло. Натаниэль сжал руки в кулаки, скомкано выдохнул, ощущая всем телом, как его вновь поглощает огромная волна гнева... обращенная на самого себя. А вместе с ней — вязкая темнота забытья, в которую мужчина провалился, как в бездну.

Однако она тотчас рассеялась, едва гулкое эхо неразборчивого женского пения, унылого и подавленного, сотрясло коридоры погруженного в зимний сон поместья.

Натаниэль распахнул глаза и, смахнув с себя одеяло, тотчас поднялся на локтях, обернувшись в сторону двери. Он затаил дыхание, прислушиваясь к дрожащему гулу, что постепенно становился тише и... поднимался вверх? Сердце забилось быстрее, а в мыслях — сумбур. Неожиданно раздался истеричный смех, от которого по спине прошлись холодные мурашки. Мужчина поднял голову наверх, вновь затаил дыхание, но только в этот раз его слух обласкала тишина. «Это... сон? — он, нахмурив брови, коснулся ладонями своего лица, пытаясь смахнуть сонную пыль; взгляд упал на щель под дверью, где все также стелилась непроглядная чернота ночи. — Это сон...»

Однако в следующие же секунды его убеждение, рожденное за краткий миг, претерпело крах, стоило за дверьми балкона чему-то разбиться. Звонко, громко, быстро. Из груди — рваный выдох. Герцог, вцепившись пальцами изголовье кровати, попытался встать и сделать шаг к дверям, за которыми взыграла зимняя стужа, но вместо этого застыл на месте — услышал громкий топот, тяжелые дыхания и возбужденные голоса, вопящие в унисон одно лишь слово, пронизанное страхом, волнением и отчаянием.

Герцогиня.

По всему телу — дрожь, от которой все внутри содрогнулось, а сердце словно сжалось, отдавая в груди легкой ноющей болью. Натаниэль неспешно опустился на кровать, склонил голову, запустив в волосы руки, и слушал. Слушал, как слуги, задыхаясь и истошно вопя, летели по лестницам вверх, запинаясь о высокие ступеньки; как утянули за собой весь гул, сотрясший в одночасье все родовое поместье, и выплеснули клокочущую истерию в объятия зимы: крики и восклицания, поднимающиеся со дна душ слуг, громогласным эхом, казалось бы, разлетелись по всему Тор-Шолле; как... они отчаянно затащили Юнилию, решившую отдаться на растерзание морозу, обратно в особняк, а куда дальше — неизвестно.

Сколько времени прошло с последнего слова, что испуганно проронил о состоянии госпожи один из слуг, тихо крадущийся по пустынным коридорам, Натаниэль не знал. Он не знал ничего, кроме одного, что происходящее все же не было сном... Это было кошмаром.

Тонкие бледные пальцы зарылись в черные волосы, крепко сжимая отросшие пряди. Почти до острой, отрезвляющей боли. Мужчина шумно выдохнул. Хотелось вырвать их, бросить на пол, под ноги, как что-то лишнее, грязное, мерзкое, и от этой мысли сердце начинало лишь сильнее биться в груди, однако на лице - искривленная усмешка, что появлялась лишь у тех, чей рассудок исходил кривыми трещинами. Снова выдох.

Герцог нехотя расслабил руку, положил ее на одеяло, но тотчас начал с силой мять мягкую ткань, пытаясь ощущениями отвлечься от того, что беспощадно разрывало душу на жалкие клочья. Прикрыл глаза, стараясь раствориться в частом и шумном биении собственного сердца, но вместо этого перед глазами - надменные лица слуг и Юнилии, в ушах - их пропитанный гнилью смех и брезгливая жалость. В груди тотчас разлилась обжигающая злоба и бурлящая ненависть, и раскрытая ладонь, лежавшая на одеяле, мгновенно превратилась в плотно сжатый кулак. Нет, невозможно отвлечься, невозможно забыть, невозможно принять!

Пить. Невыносимо хотелось пить. Не прохладной воды, способной утолить душащую жажду, а алого вина, что раз за разом утягивало сознание в бескрайний мир забвения; мир, в котором он, некогда влиятельный герцог древнего рода де Кайрас, теперь так отчаянно хотел существовать. И это по-своему сводило с ума.

- Скверна... - прохрипел Натаниэль, откинув одеяло в сторону и сев на край кровати, пытаясь перевести дух и выровнять сбившееся в мгновение ока дыхание - сил все также не было.

Тяжелый взгляд невольно упал на крохотную щель между двумя тяжелыми, ниспадающими до холодного пола, шторами, скрывающими за собой яркое дребезжание солнечного света, а затем - на поднос с разбросанными склянками различных лекарств на столе. Брови тотчас хмуро легли на переносицу, а губы поджались. Пальцы до легкого покалывания впились в мягкую перину кровати.

Эти жалкие попытки вытащить его душу из бездонной пропасти, в которой бурлила шипящая скверна, не прекращались! Снова, снова Элиот, прикрываясь фальшивой искренностью приходил в его покои, отчаянно пытаясь внушить ему, Натаниэлю, эльфу, что с рождения тонул в собственных пороках и захлебывался ими, важность спасения собственной жизни! От этого мужчине становилось и смешно, и тошно: сколько невинных жизней было отнято его руками, сколько счастливых семей разрушено, сколько горя и боли причинило одно лишь его существование... и после всего этого ему говорят, что он должен жить!..

Натаниэль во все это не верил. Уже не верил после того, как в его руки совершенно случайно попал старый, потрепанный годами дневник своей бывшей супруги, на страницах которого темными чернилами был описан истошный крик женской души. Ярко, красочно, живо. И эти слова, пропитанные обжигающим ядом презрения, словно заставили его прозреть, научили безжалостно срывать с лиц театральные маски лжи и фальши и видеть истинные чувства, что так все старательно пытались скрыть... Особенно Юнилия.

От имени эльфийки, что звонким отголоском раздалось в голове, по спине герцога прошлась колючая волна холода, вынудившая его выпрямиться, обернуться, впериться удивленным взглядом в дверь, что оставалась закрытой с самого прихода Элиота, ведь больше никто... не приходил. А затем посмотрел на крохотный просвет меж двух закрытых штор, понимая, что на улице уже не хмурое утро, окрашенное в темные краски, а... солнечный день?

“Неужели... ушла? - произнес он в собственных мыслях, ощущая, как за немым вопросом разверзлась непонятная пустота. - Значит, наконец-то...”

Из груди вырвался выдох, но не легкий и свободный, а сжатый и скомканный. Вместо облегчения, которое так сильно жаждал ощутить Натаниэль, - непонятная буря чувств, что оставляла глубокие зудящие борозды на полотне души. Мужчина снова провел рукой по волосам, разбирая пальцами смольные пряди, и медленно опустил ее, теперь смотря куда-то вниз, под ноги, на пол, словно там были написаны ответы на все вопросы, что мучали эльфа.

“Ушла. Наконец-то, - снова повторял про себя герцог, замерев на кровати так и не решаясь подняться. - Ушла”.

Теперь на нелепой истории их жизни можно поставить точку. Все закончилось. Навсегда. Выдохнув, словно все еще пытаясь почувствовать внутреннее спокойствие, которое эльф так отчаянно хотел прочувствовать всей душой, Натаниэль лег обратно в кровать и прикрыл глаза, стараясь отвлечься от вьющихся, подобно назойливым насекомым, мыслей. Вдох, выдох... Вокруг него, заполоняя собой все углы и щели покоев, как вязким маслом, медленно разливалась немая тишина, пустая и гнетущая, которую разбавляло тихое цоканье каблуков, что с гулким эхом разлеталось по пустынному коридору холодного особняка...

Не успел мужчина что-либо осознать, как дверь в его покои резко распахнулась, впуская в себя знакомую фигуру светловолосой эльфийки. Герцог широко распахнул глаза и смотрел на женщину, на лице которой сияла широкая улыбка, полная лучезарной радости и светлой надежды. Она, как ни в чем ни бывало, гордо и уверенно прошла к окнам, распахивая тяжелую ткань штор в разные стороны, и громко воскликнула: “Доброе утро!” А затем продолжила что-то радостно лепетать, погружая - или желая это сделать - эльфа в свой водоворот мыслей.

Натаниэль продолжал пристально смотреть на герцогиню, внимательно следить за каждым ее действием и словом, ощущая, как вновь со дна души поднимается яростная буря злобы, ненависти и презрения. Нет, она не ушла, она осталась. Осталась с ним, даже несмотря на что между ними произошло! И все ради мнимой выгоды, желания проявить свою “доброту”, чтобы выглядеть перед другими аристократами, заключенным подобно марионеткам в этом спектакле лжи, дочерью Эдолины! Самопожертвование ради статуса и общественного одобрения! Если бы... если бы ее слова были искренни, она не стала бы каждый день приходить к нему, напрасно сбивая каблук туфель, с “благими” намерениями, а давно уже отпустила его, позволила прожить остаток жалкой жизни, жадно запивая презрение к самому себе обжигающим алкоголем! Мужчина с силой стиснул зубы, ощущая противный скрежет, а руки сжал в кулаки; брови медленно опустились к переносице ближе, превращая удивленный взгляд холодный серых глаз в хищный прищур.

Подобное поведение женщины доводило герцога до белого каления, злило, выводило из себя, потому что он не верил ей. Больше не верил ни единому слову, что слетало с ее грязного языка. И с каждой секундой проведенной перед Натаниэлем подобно хозяйке этого места - она сама покинула эти стены, сама отреклась от его фамилии, сама, а теперь снова хочет почувствовать себя герцогиней де Кайрас? Как смешно! - мужчина все сильнее убеждался в ее лицемерии. Иначе бы она действительно давно ушла.

Алая пелена злости застелила взгляд, вновь обнажила старые раны, сжала сердце, что отчаянно трепыхалось в груди. Секунда за секундой, и вскоре Натаниэль уже не видел ничего, кроме Юнилии, что с внутренним надрывом - пыталась переступить собственную брезгливость и отвращение к нему же, не иначе! - взяла очередные лекарства с подноса и села к нему на кровать, желая продолжить его мучение, не лечение, о котором так сладко пела эльфийка изо дня в день!

Внутри все клокотало от испепеляющей ненависти, по телу - крупная нервная дрожь, из груди - сбитое горячее дыхание, а вместо мыслей - одна лишь фраза, что немым криком раздавалась в голове: “Уходи и не возвращайся!” Но она не разбилась о гудящую тишину между ними, так и осталась брошенной в небытие: Натаниэль, ослепленный ядовитой ненавистью, резко схватил эльфийку за плечо, больно впиваясь в нежную кожу пальцами, грубо бросил ее на кровать, разорвав тонкую ткань платья и сорвав украшение из крупных бусин, и навис над ней, хрипя и задыхаясь от бурлящих эмоций и чувств, что сводили его с ума.

- Я же Вас предупреждал? - сипел мужчина, нависая над лицом Юнилии, обжигая ее губы пропитанными яростью словами; его руки дрожали, однако эльф, чьи силы рождались из неугасающего огня злобы, продолжал хищно смотреть в широко раскрытые глаза женщины. - Я же Вас просил убраться, пока не поздно? Вы что же, думаете, я стану терпеть Ваши издевательства? - он перехватил тонкие запястья герцогини, лишая ее возможности вырваться из унизительной хватки. - Что Вам просто так все сойдёт с рук, или я недостаточно хорошо выражаю свои чувства, а, Юнилия? - герцог на мгновение замолк, шумно сглатывая скопившуюся слюну; а взгляд рыскал по лицу Юнилии, пытаясь выявить на нем истинные эмоции и чувства, те, которые она с горячим энтузиазмом изливала на бумажные страницы дневника. - Вы понимаете только язык силы и доказательств, не так ли? - он облизнул пересохшие в краткий миг губы и сильнее сдавил запястья, намеренно желая причинить боль эльфийке. - Так я Вам прямо сейчас докажу то, насколько ненавижу Вас, как Вы мне омерзительны со своей лживой жалостью, и, надеюсь, Вы надолго это запомните!

Руки - под одежду, под ее жалкие обрывки. Они жадно блуждали по бледной женской коже, пренебрежительно касались и грубо мяли, а сам Натаниэль, оказавшись сверху, впивался сухими губами в ее шею, обнаженную грудь, оставляя бурые следы укусов как позорную метку, что, отражаясь в искривленном зеркале, должна была напоминать герцогине о ее лицемерии. Задрав полы платья, он начал водить руками то вверх, то вниз, прижавшись головой к виску эльфийки.

- Ну, как, нравится Вам? - хрипел мужчина, чей разум увязал в безумии ненависти и злости, и молчание со стороны герцогини лишь подливало масла в бушующий огонь ярости. - Отвечайте мне, нравится?! А так? - он, “лаская” ногу женщины, сильно и грубо сжал ее, оставляя багровые следы, а затем начал медленно скользить выше, подбираясь к нижнему белью. - Нравится, вот так, Юнилия? Смотрите мне в глаза, смотрите и запоминайте, чтобы снова описать все в своих дневниках, а потом перечитывая вспоминать раз за разом, детально и подробно, так, как Вы любите! - и вновь герцог наклонился к Юнилии, впиваясь унизительным поцелуем ей в шею, кусая и оттягивая тонкую кожу, а сам рукой коснулся тонкой ткани, оттягивая ее вниз. - Нравится? Ну, скажите, скажите мне, - лепетал Натаниэль словно в бреду, наслаждаясь беззащитным положением бывшей герцогини, ведь теперь не она унижала его, втаптывая в грязь жалкие остатки гордости, а он отвечал ей тем же!

Это должна была быть расправа за все, что он перенес, терпя назойливое присутствие герцогини возле себя. Расправа за все ее действия, унижающие герцога как мужчину, супруга и отца. Расправа за всю боль, которую он терпел все эти годы, стиснув зубы, слепо надеясь на лучший исход!.. Должна была быть, однако вместо этого Натаниэль замер, уставившись на Юнилию, что жадно прошептала ему в лицо одно единственное слово: “Да-а-а”.

— Я не отвернусь! Я буду запоминать каждый миг и буду отдаваться в равной степени безумства! Да, Натаниэль, мне нравится то, что ты делаешь со мной! Продолжай, я хочу этого! Немедленно! - срываясь на истерический крик, шумно выдыхала эльфийка под герцогом и, выгнувшись подобно кошке, впилась в его губы, одаривая жадным поцелуем; она обхватила его тело ногами, пытаясь прижать мужчину к себе настолько близко, насколько это было возможным.

От подобных речей, от которых сердце пропустило несколько шумных ударов, все тело тотчас бросило в холодный пот, а по рукам и ногам, словно жидкий свинец, стала разливаться невыносимая тяжесть - оно немело. Натаниэль, широко распахнув глаза, попытался дернуться в сторону, но сразу же был остановлен жадным поцелуем, рожденным из пучин захлестывающего безумия. Что-то внутри души задрожало, зазвенело, а сердце, охваченное ошеломлением, забилось в груди еще быстрее, оглушая эльфа своими громкими ударами. Непонимание, слившееся воедино с испугом, захлестнуло раскаленный до красна разум герцога, и тот, мгновенно освободив запястья эльфийки, сразу же попытался отстраниться, однако вместо этого Юнилия запустила дрожащие пальцы в его волосы, притягивая мужчину к себе ближе, чтобы отдаться ему в жадном поцелуе.

За поцелуем - ласки, такие же лишенные страсти и любви: она, продолжая выгибаться, ласкала его спину, грудь, обдавая лицо эльфа горячим дыханием, словно истосковавшаяся по близости любовница, дождавшаяся своего мужчину с дальних краев! Но это не возбуждало, а, наоборот, пугало и отталкивало. Снова поцелуй, сухое слияние губ, лишенное толики чувств, от которого прошибал нервный озноб, и Натаниэль, с трудом вырвавшись из цепкой хватки эльфийки, отстранился от нее, упав на спину. Все тело было напряжено, оно дрожало, словно тонкая паутинка, раскачивающаяся от сильного ветра; из часто вздымающейся груди вырывалось тяжелое и рваное дыхание - не хватало воздуха, его было мало! Сглотнув, Натаниэль смахнул с глаз волосы, что прилипли к мокрому лбу, и прошептал сквозь силу куда-то в потолок:

- Вы — ненормальная, Юнилия. Совершенно.

Как же он мог забыть, что Юнилия всегда была безумна. Всегда! Она показала свое самодурство с первого дня свадьбы, когда решила опозорить его, единственного наследника де Кайрас, в ночь после церемонии обручения, и с тех пор ничего не менялось! И даже в такой ситуации она не отказалась от своего напыщенного упрямства, которое потакали с детства родители, нет, она показала его во всей красе, подобно красивый оранжерейный цветок, не желая отступать от намеченного сценария этого лицемерного спектакля!

Натаниэль вскоре почувствовал, как мелкая дрожь сменилась крупной, как все тело еще мгновение разом казавшееся тяжелым и неподвижным, как камень, разом объяло невыносимой слабостью, а в ушах стоял мерзкий и противный звон. Он закрыл ладонью лицо, не желая видеть Юнилию, что хлопотала возле него и отпускала унизительные слова, в спешке собираясь покинуть мрачные покои герцога, но не его измученную жизнь.

- Скверна! - озлобленно выкрикнул Натаниэль в пустоту, накрывшую его невидимой тканью в собственных покоях, стоило только захлопнуться двери.

Это унижение невозможно забыть. Оно подобно уродливому шраму навсегда останется на его душе, и от этого осознания становилось дурно, а к горлу подходил ком тошноты. Жадно глотнув спертый воздух, герцог осторожно поднялся, сел на край кровати и замер, пытаясь изо всех сил совладать с эмоциями, что уничтожали его изнутри.

- Мерзость, - шипел он, теряясь в обжигающем потоке злости, что бурлила в мужчине и не находила выхода. - Отвратительно...

Он снова сделал вдох, и горло тотчас обожгло сухостью, словно он глотнул раскаленный воздух пустыни. Дрожащие пальцы невольно коснулись шеи и замерли на пульсирующей жилке, что билась в так быстрому шагу его сердца. Сглотнул вязкую слюну, что скопилась во рту, и попробовал встать на ноги, опираясь рукой о прикроватную тумбочку. В глазах - россыпь ярких искр, заставившись весь мир накрениться, подобно кораблю, качающемуся на крупных волнах. Снова вдох... И следом взгляд - к столу, рядом с которым стояла, одиноко облокотившись, резная трость, ставшая его вынужденной опорой.

Это унижение невозможно забыть, но... можно слепо утопить его в обжигающем - и спасающем разум - вине.

Тяжелому скорому шагу вторило звонкое постукивание трости о каменный пол — Натаниэль, сжимая до белых пятен, расползающихся по тыльной стороне ладони, рукоять вынужденной опоры, шел один по коридору, а за ним — мрачная тень, сотканная из кипящей ярости. Стиснутые зубы скрипели, а сердце, предаваясь огню злобы, клокотало в горле. Для него поместье — темница, из которой не выбраться: как бы отчаянно он не сдирал кожу на руках, пытаясь вскарабкаться по гладкому камню — на нем — багровые полосы — наверх, на свежий воздух, и не тянул руки к солнцу, скрытому за облаками, все попытки сбежать были обречены на провал.

Что бы он не сделал, куда бы он не пошел, об этом обязательно узнает та, что за пару дней умудрилась сковать его по рукам и ногам цепями беспомощности, — Юнилия. После того дня, как бывшая герцогиня вновь переступила порог родового поместья де Кайрас, она легкой рукой перечеркнула свободу эльфа, заставив его плясать под дудку собственных эгоистичных желаний. Герцог, задыхаясь от отравляющей сознание ненависти, злостно зашипел, ускорив шаг — трость еще звонче застучала по полу. Он знал, что от ее пристального взгляда не скрыться и не сбежать от ее рук, что остервенело цеплялись за края истерзанной души мужчины и тянули на дно бездны и отчаяния. Здесь он — пленник, лишенный свободы и воли. Он жертва, он! А она лишь радуется, наслаждается, упивается его немощностью, утопая в пьянящем блаженстве всемогущества.

Сбежать, хотелось сбежать, скрыться от этого мира там, где никто никогда не достанет — в резиденции, утонувшей в виноградных лозах. Там вокруг — ни души, лишь спящий лес, которому снится ласка летнего солнца и касание шаловливого теплого ветра. Там тишина и покой. Там — одиночество, которое жаждала разорванная на кровавые лохмотья эльфийская душа. Желание сорваться с места и сбежать, оставив все позади себя гнить и разлагаться, дурманило разум, разливаясь сладкой дрожью по всему телу и сводя его в терпком напряжении. Оно было сильно — истошно вопило, разрывая невидимыми когтями грудь — но в то же время невыполнимо: вместо этого бледные пальцы крепко обхватили холодный металл ручки двери и распахнули ее, быстро и резко.

В лицо — горько-сладкие миазмы алкоголя, от которых в искаженном благоговении перехватило дыхание, оцарапав легкие невидимыми осколками, а перед глазами — она. Жалкая, ничтожная, в разорванном платье и синими кровоподтеками, что уродливыми розами расцвели по всему ее телу, герцогиня! Снова алая мгла ярости, распаляемая неуправляемым пожаром чувств и эмоций, густым дымом обволокла взор эльфа, вынуждая его оскалиться, как хищного зверя, готового умереть в безжалостном бою, но не сдаться; взгляд серых глаз испепелял, сжигал дотла, обращая перед собой все в тлеющие останки. Натаниэль сжал руки в кулаки.

Юнилия не шевелилась — неподвижно стояла под россыпью золотого света солнца, склонившись над его рабочим столом, над темным стеклом множества бутылок, над... С губ мужчины сорвался едва слышимый хрип, едва сдерживаемой злости, а бьющееся в истеричной агонии сердце вторило его ревущим в ненависти чувствам. Над его вином!

— Мало того, что Вы измываетесь надо мной, так еще теперь берете то, что Вам не принадлежит? — низко прорычал герцог, впиваясь уничижительным взглядом в спину женщины и делая шаг в ее сторону. — Уже опустились до грязного ворья?.. — прищурился, ожидая ее покорной реакции, облаченной в ветхий лепет, однако вместо нее — немое молчание, что огненным хлыстом рассекло изуродованное самолюбие, оставляя после себя пульсирующий пунцовый след. — А я думал, что Вы и так пали ниже некуда, но, как оказалось, преград для Вас не существует в этом плане.

Один шаг — одно слово, один выпад острой рапирой, выкованной из презрения, надменности, унижения. Натаниэль слепо и яростно атаковал, желая вспороть сердце Юнилии и вывернуть его наизнанку, обличая ту скверну, что трупными червями копошилась в нем, пожирала его, чтобы потом с самодовольным оскалом засмеяться и громко воскликнуть: «Это и есть Ваша "правда", мисс де Витроль!» Мужчина встал за ее спиной, чувствуя, как все тело изнывало от ядовитого огня, окутавшего его с головы до ног, как грудь стискивали с тяжелым лязгом огромные цепи, мешающие дышать: его бывшая супруга, возомнившая себя благой спасительницей его жизни и судьбы, с покорностью безвольного раба опять продолжала терпеть все его унижения! Взгляд невольно упал на взлохмаченные волосы, на иссиня-черные пятна на шее, на обрывки мрачной ткани, некогда бывшей платьем. От этого — в неистовую ярость. «Мерзость», — хмыкнул Натаниэль и повернулся лицом к столу, ища то, за чем он и пришел.

Вино. Он пришел сюда ради вина, чей терпкий огонь мог ласково утащить в забвение, притупив все чувства, приглушив воющую в груди боль. Оно — его лекарство, способное отвлечь от реальности, что стремилась поглотить герцога без остатка. Дрожащая от гнева рука потянулась к открытой бутылке, но замерла, так и не коснувшись темного стекла: взгляд мужчины невольно упал на лист бумаги, усеянный бесчисленными багровыми пятнами и хаотичными словами, разбросанными по воображаемым строкам в припадке безумия. Но прочитать их не успел — одернул руку, а рядом – сдавленный голос эльфийки:

— Натаниэль, Вам категорически нельзя.

— А Вам не все равно? — от этой реакции смешно: на устах герцога возникла кривая усмешка, и пальцы сами крепко сжали горло полупустой бутылки в следующие секунды.

Мужчина хотел было налить в пустующий бокал алый напиток, но вместо этого женские руки вцепились в бутылку и изо всех сил начали тянуть ее на себя.

— Отпустите, — прошипел герцог, пытаясь выхватить бутылку с вином, чтобы плеснуть его в рядом стоящий бокал и забыться в огненной горечи алкоголя, однако женщина лишь сильнее вцепилась в нее, словно она — единственный путь к спасению ее собственной души. — Отпустите, Юнилия, — выплевывая каждую букву, раздраженно повторил он, но даже так эльфийка продолжала крепко держаться за нее, не выпуская из рук, и от этого эльфа начало лихорадочно трясти. — Да и катитесь Вы к скверне уже! Чтоб она Вас наконец-то сожрала!

Хватка ослабла, и пальцы, еще мгновение назад сжимающие тонкое горлышко, разжались. Натаниэль отпустил бутылку, в которую Юнилия вцепилась бледными пальцами, и хотел было снова вгрызться ядовитыми клыками в ее душу, раня презренными словами унижения, как в следующий миг его сердце, глухо отозвавшись в груди, быстро рухнуло куда-то вниз; внутри что-то оборвалось, разбилось, бросая мужчину в неестественный холод, от которого по всему телу — мурашки. С языка — немой возглас, растворившийся в звоне битого стекла, а за ним — тихий хрип, вырывающийся из легких.

Герцог стоял, парализованный непониманием, отрицанием и страхом. Он смотрел на Юнилию, по лицу которой стекала струйка алой крови, широко распахнув глаза, приоткрыв рот и — всего лишь немного — вытянув руку. Секунды шли, а в душе — пустота, в сердце — пустота, в мыслях — тоже пустота, разверзающаяся, становящееся необъятной пропастью. Тело снова пробрала крупная лихорадочная дрожь.

Все... произошло слишком быстро: мгновение, и эльфийка, облитая остатками вина, беспомощно лежит на полу, в объятиях мелких осколков. Не дрожит, не стонет, не плачет: словно фарфоровая кукла упала с верхней полки и разбилась на тысячи черепков. По лицу, стекая тонкой ниточкой, падали вниз алые капли, маленькие, но заметные. Приподнятая в намерении помочь рука задрожала, а в горле застрял невидимый ком, от которого становилось трудно дышать. Герцог почувствовал, как в грудь, в сердце, вонзились тысячи острых игл, разрывающих горячую плоть. Юнилия, опираясь рукой на осыпанный стеклом пол, попробовала встать сама — кратким жестом отмахнулась от помощи. От помощи Натаниэля.

С кончиков ее пальцев упали первые капли крови.

От этого мужчину, что был не в силах сдвинуться с места, лишь сильнее застряло: все тело сковало сильное напряжение, сводящее мышцы в ноющей судороге; леденящие волны страха разбивались о него, как о прибрежную скалу, оставляя после себя вспенившееся чувство паники и отчаяния. Натаниэль не знал, что делать, не знал, как ему быть, и это непонимание сводило его с ума, ввергало в пучину беспросветного страха и непонимания, что играло на его оголенных нервах как на струнном музыкальном инструменте. А затем он посмотрел на нее... и почувствовал, как затылок обожгло гнилое дыхание подкрадывающегося безумия.

Ее взгляд... В нем не было эмоций, не было огня жизни, только бездонная пустота, как у мертвеца. Но в этот раз его сердце не заходилось в радостной истоме, трепеща от облика гибнущего тела, оно полнилось самым настоящим ужасом, от которого перехватывало дыхание, а разум бился в агонии чувств!

Юнилия сделала шаг вперёд, и эльф, вздрогнув, отстранился, следуя чей-то призрачной воле извне. Снова шаг, но в этот раз Натаниэль не двинулся с места — замер, тяжело дыша. Еще шаг, неуверенный и шаткий, и ее окровавленные руки цепляются за ткань его рубахи, крепко сжимают его, не позволяя пошевелиться. Горячее дыхание обжигает кожу сквозь тонкую ткань, но от него — мурашки и частое биение сердца, а от липкой крови — легкий озноб. С губ — сдавленный сип, в широко раскрытых глазах — стылое непонимание, а в душе — кровопролитная война с самим собой.

Нет...
— Пожалуйста, прекрати это.
Этого не должно было быть...
— Не надо... Так...
Почему это произошло?
— Пожалуйста, прекрати...
Он не этого хотел...
— Я уеду... Сейчас... Я больше никогда не вернусь, не стану мешать тебе, только прекрати, прекрати издеваться над собой... Пожалуйста перестань, слышишь меня?

Каждое ее слово обжигало, заставляя все внутри бурлить, изнывать, страдать, словно ими эльфийка слой за слоем снимала заживо его кожу, обнажая истинные чувства, от которых он — сам! — когда-то отказался. Сейчас же мужчина сгорал в пламени противоречия, ощущая, как от слов, срывающихся с губ Юнилии, его окутывает крупная дрожь. Дышать. Хотелось дышать, кричать, бежать, сделать хоть что-нибудь!.. но вместо этого Натаниэль лишь беспомощно и жалко стоял на месте, не в силах справиться с самим собой.

Герцогиня отпрянула от него, и в этот момент внутри эльфа все сжалось, причиняя невыносимую боль. А потом мир снова перевернулся с ног на голову, разбившись на тысячи осколков.

Юнилия... упала, безвольно рухнув на пол, так и не дойдя до двери.

Из холода — резко в жар. По всему телу будто бы прошелся разряд молнии, разогнавший сердце до немыслимой скорости: его удары заглушили даже мысли.

— Юнилия! — срываясь на крик, мужчина, позабыв о трости, бросился к женщине.

К ней — на пол. Натаниэль, чувствуя, как по всему телу выступил холодный пот, дрожащими руками перевернул эльфийку, судорожно пытаясь нащупать на шее бьющуюся артерию. Коснувшись ее пальцами, он ощутил, как его тотчас захлестнуло мимолетное спокойствие, которое сразу же сменилось паникой: еще жива, еще жива, она пока что жива! Мысли хаотично метались из стороны в сторону, а испуганный взгляд рыскал по ее бессознательному телу, словно ища в нем подсказку. От частого дыхания, переходящего в хрип, начинала кружиться голова. Он не унесет ее, не поднимет, он...

Снова вспышка неосязаемой молнии, обостряющей все его чувства. Эльф, стараясь как можно быстрее подняться на ноги, выбежал в коридор, задыхаясь от накатившей усталости.

...может лишь позвать слуг.

— Элиот! — ступая в объятия истерии, прокричал герцог, вцепившись в перила лестницы. — Марк, Тонш, Веливер! — имена слуг, что мужчина в панике вырывал из глубин памяти, срывались с его губ, но он слышал в ответ лишь пустоту. — Хоть кто-нибудь... — сдавленно прохрипел герцог в отчаянии, пытаясь отдышаться.

Мокрые от пота волосы неприятно лезли в глаза, закрывали обзор, однако даже так было понятно, что рядом с ним — никого. Натаниэль равно выдохнул, впиваясь пальцами в деревянные перила; по носу скатилась капелька пота. Нет, они придут. Обязательно придут, помогут! Иначе быть не должно... Отпрянув от лестницы, эльф почувствовал, как неожиданно подкосились его ноги — парализовало невыносимой слабостью, однако он противился, продолжал слепо идти до своего кабинета, до Юнилии, лежащей возле дверей.

Он снова опустился на пол, осторожно положил голову к себе на колени, убрал окровавленные пряди волос с мертвенно бледного лица. Пальцы дрожали — герцог боялся прикасаться к ней, боялся, что ее дыхание стихнет навсегда, и от этого его начинало трясти.

Не этого он изначально хотел!

В коридоре послышались чьи-то расторопные шаги, смешанные с множеством взволнованных голосов. На краткий миг в душе Натаниэля зажглась легкая надежда, обволакивающее сознание в эфемерное тепло, но... стоило только пересечься взглядом со слугами, как его снова охватило невыносимое отчаяние и страх.

Они, ворвавшись в его кабинет и замерев в дверном проеме, смотрели на него с ужасом и отвращением! Все... до единого. Включая Элиота.

Их осуждающие взгляды перемещались то на герцога, то на герцогиню, а внутри сердец разгоралось пламя невыносимых чувств, что тяготили их. Злость, презрение, отвращение — та же самая буря, которая терзала Юнилию, обрушилась на него. Натаниэль не шевелился, застыв на месте, как каменная статуя: он не мог ни отодвинуться, ни что-либо сказать — падал вниз, в бездонную пропасть, вместе со своими эмоциями, предаваясь воспаленному бреду мыслей.

— Это не... недоразумение!.. — сбивчато, переступая через самого себя, начал Натаниэль, пытаясь глубоко дышать. — Да, это оно... Оно! Все не так, не так! Я не... Она... Недоразумение!.. Мы не поняли друг друга, да... Недоразумение... Всего лишь оно...

Пытаясь унять нервную дрожь, от которой было тяжело сделать вдох, Натаниэль отстранился, уставился отрешенным взглядом в пол, подперев голову рукой. Он не видел, как слуги аккуратно подняли тело герцогини и унесли его, не видел их лиц, искаженной гримасой всевозможных чувств и эмоций, но слышал, как их удаляющиеся голоса, высокие и низкие, прожигали его насквозь:

— Не могу поверить, что он опустился до этого!
— Ты видел, в каком госпожа была состоянии все это время?!
— Они всегда так кричали... Явно одними словами тут не закончилось бы дело!
— Сотворить подобное со своей супругой...
— Я... все еще отказываюсь в это верить.

Громкое эхо шагов и стука каблуков медленно растворялось в мертвой тишине коридоров — они в спешке уходили, а эльф, сжавшись и ссутулившись, пытался унять дрожь, успокоить себя мыслями, что что теперь — все хорошо, что они пришли, что Юнилия будет жить. Пальцы крепко сжимали окровавленную ткань на груди. Уставшее сердце в отчаянии билось о ребра, и каждый его удар отзывался острой болью. Легкие горели. Воздуха не хватало. Натаниэль, запустив пальцы в липкие от пота волосы, жадно глотал воздух ртом, словно его окружал лишь душащий дым.

Сознание падало в пропасть, забрав с собой в царство небытия возможность мыслить, рассуждать. Из груди — сдавленный хрип, и сгорбленные плечи мужчины вновь затряслись. Дрожащей рукой опершись о пол, он попробовал встать; в ногах почти не осталось сил, только их жалкие крохи не позволяли ему свалиться обратно в объятия холодного паркета. Медленными шагами герцог направился к своему столу, на котором стояло множество темных бутылок — пустых и полных — их под вина. Его вина.

Стул неприятно заскрипел — его отодвинули, царапнув натертое воском дерево. Натаниэль сел, сложив руки на заваленный стол, опустил голову, делая очередной глубокий вдох. Леденящая душу дрожь не проходила, она становилась лишь сильнее с каждой секундой, с каждым бешеным и острым ударом сердца. Кровь неистово пульсировала в висках, словно кто-то невидимыми руками изо всех сжимал голову с двух сторон. В ушах — невыносимый звон, за которым не слышно было собственного сдавленного хрипа. Кажется, начинала кружиться голова.

Снова рваный выдох, и герцог поднял голову, окинул стол рассеянным и полным ужаса взглядом. Перед ним — бокал с недопитым вином, выдохшимся, безвкусным, пресным, но даже так почему-то именно эта огненная алая жидкость казалась Натаниэлю единственным возможным выходом. Рука неосознанно потянулась к бокалу, но стоило только кончикам пальцев коснуться холодного хрусталя, как она тотчас замерла. В голове, пробиваясь сквозь пелену неразборчивого гула, раздался голос, от которого в груди что-то неприятно сдавило: «Натаниэль, Вам категорически нельзя». Эльф почувствовал, как затылок обдало могильным холодом, и, вздрогнув, убрал руку, сжимая пальцы.

Его взгляд, мечущийся между темного стекла бутылок, вновь упал на желтый лист бумаги, что скрывался за ворохом ненужного мусора. Герцог, осторожно протянув к нему руку, вытащил его, положил перед собой... и почувствовал, как его вновь охватывает необъяснимый приступ ужаса, что сводил его с ума в агонии бурлящих чувств. Почерк. Неровный, кривой, скачущий по строкам почерк, что растекся чернильными пятнами от капель вина, почерк принадлежал никому иному, как Юнилии: все равно чувствовалась легкость и утонченность, присущая только ей. И никому больше. В груди тотчас вспыхнуло необъятное пламя, от которого мужчину снова бросило в нервную дрожь; он, сильно сжав лист бумаги, коснулся трясущейся рукой своего бледно-серого лица. Губы дрожали.

Строки, пропитанные горечью, болью и отчаянием служили ударами хлыста по его истощенной душе, оставляли на нем огромные кровоточащие раны, а сам эльф, раскинув в сторону руки, покорно принимал рассекающие воздух удары от судьбы. Натаниэль... читал их. Читал точно также, как и дневник, случайно найденный в покоях своей бывшей супруги: с ужасом, отвращением, гневом без возможности оторвать взгляд. И чем ниже опускались его глаза, тем сильнее раздирало его горло от невозможности закричать. Натаниэль стиснул зубы, опустил голову на стол, сжимая лист бумаги, ставший немым криком души герцогини. И только ссутуленные плечи тряслись, выдавая его испепеляющий его сознание пожар чувств.

Он не понимал. Ничего не понимал.

— Зачем я Вам такой нужен? — сдавленно прохрипел он, делая глубокий вдох; пальцы еще сильнее сжали лист. — Зачем?..

Но в ответ лишь – немая тишина, давящая, уничтожающая, испепеляющая.

— Я… никогда искренне не желал Вам смерти... Никогда, Юнилия, никогда…

***

Тихий шелест пожелтевших страниц ласково окутывал комнату, в которой царило немое молчание: Натаниэль, лежа в постели под пушистым одеялом, держал в руках тяжелую книгу в кожаном переплете, и неспешно читал историю о светлой и чистой любви – о той, что страстно распевают менестрели в своих стихах – между богатой графиней и простодушным конюхом. Его взгляд, пустой и отрешенный, устало скользил по чернильным строкам, а бледные пальцы, впивающиеся в шероховатые листы романа, едва заметно подрагивали – сил почти не было.

Из груди – тяжелый рваный выдох, полный горечи отчаяния и собственного отвратительного бессилия. Герцог закрыл книгу, оставив алую атласную ленту закладку меж желтых страниц – закладку, и положил ее рядом с собой, проведя кончиками пальцев по обложке, по выдавленному названию на коже – «Встреча под лунным светом». Замер, отсчитывая секунды вместе с глухим грохотом уставшего сердца. Снова выдох. Он коснулся бледной рукой холодного лба, запустил пальцы в черную смоль волос, слипшихся от пота. Медленно, через силу перевел взгляд на эльфийку с золотыми волосами, что лежала под вторым одеялом с закрытыми глазами, словно сейчас она блуждала в мире грез…

…но на самом деле была без сознания.

От одного лишь вида Юнилии, истощенного и полуживого, сердце Натаниэля тотчас пронзила острая боль, будто бы что-то разрывало его изнутри. Перед глазами – обрывки кровавых воспоминаний, от которых тело моментально прошибло холодным потом, а дыхание перехватило, словно из комнаты в мгновение ока исчез весь воздух и оставалось лишь беззвучно открывать рот, отчаянно надеясь сделать хотя бы один крошечный вдох. Губы задрожали, и мужчина их сомкнул в плотную линию, а сам отвернулся, закрыв холодной ладонью лицо. Вдох… и выдох. На душе – хаос, сводящий с ума хаос, что медленно вел его, заискивая подобно умелой любовнице, к черной бездне отчаяния.

- Простите меня, Юнилия, - тихим шепотом произнес эльф, ощущая, как стенки горла царапает невидимый ком, плотный и жесткий, а в висках пульсирует горячая кровь. – Простите и… пожалуйста, приходите в себя.

В романах пишут о любви, о тяготах длительных разлук и страсти единичных встреч, и в эту красочную фальшь слепо верят юные умы мечтателей и тех, кто хоть и стал взрослым, но не окреп умом. И почему-то именно сейчас Натаниэлю, бесцельно бредущего босиком – а на ступнях – багровые ожоги – по пепелищу жизней, его и Юнилии, что он… нет, слуги чудом успели выхватить из когтистых лап смерти, что уже нетерпеливо топталась рядом и обжигала своим гнилым дыханием затылки живых: в спешке отнесли ее вниз, к золотой драконице Иве, молясь Эдолине и Звездному дракону и надеясь на волшебство магии и исцеление бесчисленных ран, оставленных впавшим в безумие герцогом, но вместо этого – непринятие драконьих сил. Измученное голодом и недосыпом, бесчисленными истязаниями и моральными угнетениями женское тело лишь принимало энергию, копило ее… и отравляло. Испугавшись за жизнь герцогини, свисающей на тонкой паутинке над пропастью небытия, слуги немедленно послали гонца за лекарем в Тор-Шолле, но в то же время стали аккуратно – боялись навредить собственной госпоже – обрабатывать раны, от которых стыла кровь в венах: смывали дрожащими руками буреющую кровь, перематывали тело бинтами, втирали пахучие мази…

А Натаниэль, пожираемый виной и ненавистью к самому себе, молча стоял рядом, возле дверей, ссутулившись, обхватив себя за плечи и понурив свой взор, и изредка поднимал испуганный взгляд на Юнилию – боялся, что ее сердце сделает свой последний удар, слабый, тихий, незаметный. Молчали и слуги, ощущая свинцовую тяжесть на корне языка от давящей тишины, однако никто из них не обернулся и не заговорил с эльфом, ставшим мрачной тенью позади них.

Бежало неустанно время, минуты сменялись часами, однако Юнилия, облаченная в просторную сорочку, под шелковой тканью которой – паутинки бинтов и перевязок, так и не открыла глаза. Лекарь, прибывший в родовое поместье де Кайрас, лишь тяжело вздохнул и устало покачал головой, даже не скрывая душевную боль, легшую на его лицо: состояние герцогини было тяжелым… но не смертельным. По крайней мере, на данный момент.

- Запомните, герцог, - хмуро обратился мужчина к эльфу, протягивая тому небольшой лист бумаги, на котором плавными буквами был описан целый, вплоть до времени суток, день приема лекарств и различных процедур. - Вашей супруге необходим покой. Сон, еда, лекарства… Я не буду вдаваться в подробности произошедшего, господин Натаниэль, и также не буду распространятся о том, в каком состоянии находится госпожа Юнилия, просто… - он устало потер переносицу, пытаясь собраться с мыслями, ловко ускользающими от него. – Просто следуйте моим указаниям. Если состояние здоровья госпожи резко ухудшится, то сразу же обращайтесь ко мне, но, прошу, помните: пока она не восстановит силы или хотя бы их малую часть, лучше не обращаться к магии золотых драконов – это может нанести ей непоправимый вред.

А затем лекарь ушел, и вместе с ним – хрупкая, подобно тонкому фарфору, уверенность в том, что герцогиня откроет глаза с минуты на минуту. Столпившись в гостевой комнате, расположенной на первом этаже поместья, слуги не отходили от кровати с Юнилией ни на секунду – опасались, что их господин, все также стоящий позади их спин, мог вновь внезапно впасть в безумную ярость и, упиваясь своими непонятными фантазиями, оборвать ниточку жизни герцогини. Но Натаниэль, опершись спиной о холодной камень стены, не шевелился – тоже ждал, когда эльфийка, утонувшая в безмятежности, придет в себя. Только песок времени продолжал опадать на дно часов: золотое солнце уступило место на небосводе серебряной луне, а герцогиня, едва заметно дыша, так и не открыла своих лазурных глаз.

Волнение холодной змеей оплетало шумно бьющиеся сердца слуг, и они, одолеваемые страхом за жизнь своей госпожи, начали горячо обсуждать, кто же останется с герцогиней на эту ночь… только никто из них не ожидал, что сам Натаниэль, едва не ставший палачом, изъявит сильное желание остаться с Юнилией, следить за ее самочувствием и состоянием здоровья. От этого – ужас, покрывший колючей коркой льда души слуг, а в их глазах – испуг и беспомощность, ведь перечить собственным господам – табу.

Натаниэлю – уже – никто не верил: все, абсолютно все слуги, что добровольно согласились остаться возле герцога после того, как он добровольно отпустил госпожу Юнилию, избавив эльфийку от ржавых оков брака, успели прочувствовать тяжелый и невыносимый характер их господина на себе. Они знали, что тот, поддавшись всепоглощающей ярости, потом не мог совладать с собственными эмоциями, что бурлили и кипели внутри его души, – он растворялся в них без остатка. Никто не хотел отдавать Юнилию Натаниэлю. Никто… кроме Элиота, мальчишки-слуги, продолжающего отчаянно верить в то, что тот статный герцог, свирепую тиранию которого он видел собственными глазами, - не его господин.  И слово юного зверочеловека, всем сердцем желающего дать шанс своему господину, который когда-то также дал его ему, потерянному и оголодавшему мальчишке с улицы, стало решающим.

Свинцовая тишина подобно вязкому маслу разлилась в мрачных покоях герцога, заполонив собою углы и пропитав каждую щель; от нее было дурно, тошно, мерзко, но Натаниэль, ссутулившись и положив голову на колени, позволял самому себе тонуть в ней – добровольно разрушал свое сознание в бесконечном самоуничижении… Потому что только в абсолютном безмолвии никто не сможет услышать немой крик истерзанной бессилием души.

С каждым ударом сердца, что невыносимым грохотом раздавался в висках, в мыслях мужчины проскальзывали обрывки его фраз, сказанные в пылу злости и обиды: то, как он ненавидел Юнилию, как презренно относился к ней, как унижал ее. От этих воспоминаний, вспарывающих душу ржавым клинком, на языке чувствовалась противная горечь, а в горле неприятно першило. Однако ни одно из тех слов не было произнесено с искренними чувствами – только в бреду гневных эмоций.

Эльф сжал тонкую ткань одеяла, пытаясь сделать глубокий вдох, однако вместо этого залился сухим сдавленным кашлем – легкие будто бы обожгло. Немного отпрянул назад, но не выпрямился, продолжая сидеть на кровати подобно старику. Осторожно поднял голову, бросил краткий – будто бы он боялся, что сейчас герцогиня очнется – на Юнилию и вновь плотно сжал губы. Сердце, плененное тянущим в беспросветную бездну чувством вины, забилось в груди еще быстрее, поднимая новую волную отвращения к самому себе.

Только важна ли была эта правда сейчас, когда жизнь герцогини трепыхалась на тонкой ниточке?

Краем глаза – едва заметное шевеление, укутанное в тихий шелест ткани. В ушах – монотонный гул, перемешанный с частыми ударами сердца. По телу словно прошелся разряд молнии, от которого вмиг перехватило дыхание: Натаниэль раскрыл широко глаза и, чувствуя, как мурашки вонзаются в кожу своими ледяными клыками, обернулся к эльфийке, что мгновением ранее лежала неподвижно в объятии белого одеяла - была без сознания. Он застыл, в мгновение ока ощутив, как отяжелели его руки и ноги, став неподвижными. После – все тело в жар.

- Ю… Юнилия! – шумно воскликнул герцог, ощутив легкое касание радости на душе, стоило только тихим, почти растворившимся в вязкой тишине словам сорваться с бледных губ эльфийки.

Она очнулась! Пришла в сознание! Жива! От этих мыслей, что крутились на языке волчком, сердце задыхаясь билось о клетку из ребер – отчаянно гоняло по телу горячую кровь. Однако в следующую же секунду, ставшей упавшей песчинкой с оглушающим грохотом на дно песчаных часов жизни, вместо трепещущей радости – отрезвляющее непонимание: едва эльфийка, блуждающая в мире грез, открыла свои глаза и встретилась взглядом с Натаниэлем, как на ее бледном – лишь тонкая струйка крови расчертила кривую линию на щеке – лице проявился неподдельный страх.

Словно увидев перед собой неупокоенного призрака, женщина в испуге дернулась, отстранилась от герцога, лепеча себе под нос бессвязный бред. Дрожащими пальцами цепляясь за толстые края одеяла, она попробовала подняться с кровати, сбежать от эльфа, но лишенные сил ноги подкосились, коснувшись холодного пола, и эльфийка медленно осела вниз. Глаза, затянутые дурной поволокой, лихорадочно блестели; рассеянный взгляд испуганно метался по покоям мужчины и отчаянно цеплялся за деревянную дверь, будто бы за ней – спасение, о котором эльфийка до хрипоты молилась во снах.

От увиденного в груди горько и сильно защемило, словно дикий зверь остервенело выгрызал в ней сквозную дыру. Все чувства и эмоции, всколыхнувшие разум на долю секунды, вновь растворились в небытие, оставляя после себя тошнотворный привкус пустоты и ничтожности, убогости, жалости... Перед глазами – осколки прошлого дня, когда герцогиня в крови беспомощно прижалась к нему, заключив в объятия; тогда в ее словах звенело отчаяние и горе. Натаниэль вздрогнул, выпутавшись из колючих лоз воспоминаний, положил руку себе на плечо, стараясь развеять эфемерное ощущение того прикосновения, выворачивающего душу наизнанку.

- Юнилия, куда… - сдавленно, без эмоций, обратившихся в тлеющий пепел, произнес герцог, поднимаясь с кровати – видел мучительные попытки своей бывшей супруги сбежать от него из комнаты, жадно впитавшей в себя ненависть жильца; в руки – трость, что должна была быть его опорой. – Куда Вы собрались ехать? – он неспешно подошел к эльфийке. – В таком… – поджал губы и слегка свел брови вместе, пытаясь протолкнуть невидимый колючий ком, застрявший в горле от подступающих эмоций, - виде, - Натаниэль, отставив трость в сторону, наклонился – осторожно, боясь причинить ей лишнюю боль, взял Юнилию под руки и с трудом, превозмогая собственную слабость, помог эльфийке вновь лечь на мягкую перину. Рвано выдохнул, прикрыв глаза: усталость расползалась по телу под грохот истощенного сердца. – Вас не ждет карета, Юнилия, нет. Потому что… Вы не в том состоянии, - Натаниэль замолчал, крепко сжимая пальцами рукоять трости. – Когда Вам станет лучше, тогда сможете уехать, но сейчас Вам нужен… покой, - он мрачной тенью развернулся и направился к двери, лишь бросив едва слышно эльфийке: - Отдыхайте. Я схожу за слугами. Отдыхайте…

Вышел, едва слышно затворив за собою дверь, и оперся о нее спиной, понурив голову и скрыв потухший взгляд, в котором плескалось отчаяние, за длинными прядями волос. Вобрал прохладный воздух грудью, сжал еще сильнее трость – пальцы немного занемели, а по коже – бело-красные пятна. Думать не хотелось. Хотелось лишь безумно кричать, надрывая горло до потери голоса, будто бы этот отчаянный вопль, рвущийся из глубин души, перевернет песочные часы жизни, обернет время вспять и вернет все на свои места. Так, как было раньше.

Но это было лишь желание. Глупое и бессмысленное желание, которому никогда не суждено сбыться, ведь прошлое не изменить. Уголки губ мужчины дрогнули – приподнялись в кривой усмешке, безумной и нервной, но вскоре опустились вновь.

В пустынном коридоре раздался звонкий стук трости, что звонко отскакивал от стен и растворялся в гулком эхе пустоты, – мужчина сделал шаг.

Тихий звук шагов, дающихся высокородному мужчине с особым усилием, исчезал в звонком стуке трости; каждый ее удар о холодную плитку коридоров поместья, погрузившегося в сон, разлетался осколками в разные стороны, оставляя за собой полог беззвучной пустоты. Лишь только свечи, чье пламя лениво лизало каменные стены, едва слышно щелкали, разбавляя собою гнетущую тишину.

Скрипнула лестница, как только мужская нога ступила на ее ступень, и этот звук, разбивший хрусталь безмолвия, воцарившегося в особняке, звонким эхом пронесся по пустому поместью. Где-то внизу в густой, словно мутное масло, тьме раздался тихий щелчок, а следом – звонкое, но осторожное цоканье маленьких копыт. Натаниэль остановился, опершись о трость, стал всматриваться в черноту коридора, что задрожала, заколыхалась из стороны в сторону, с беззвучным шипением расступаясь перед извивающимся огнем свечи, что крепко держал в руках юный зверолюд. Однако стоило ему покинуть объятья ночной темноты, выйти в коридор, освещенный десятком тающих свечей, и поднять на своего господина взгляд, Натаниэль почувствовал, как все тело тотчас объял ледяной холод, оставляющий за собой вязкую слабость.

А в груди сильно забилось сердце, отдавая сильной пульсацией в висках.

Это был взгляд, лишенный уважения, преданности и восхищения. Взгляд, в котором плескалось презрение, смешанное с ужасом и страхом. Точно такой же, как и в ту ночь… По спине – холодный пот, липкий, вязкий. Герцог шумно выдохнул, ощутив, как горло начало неприятно саднить, словно кто-то раздирал его невидимыми когтями изнутри. Пальцы крепче сжали деревянную рукоять трости.

- Элиот, госпожа Юнилия пришла в себя, - на выдохе произнес Натаниэль, стараясь не смотреть в глаза своему слуге, как и он – в его; голос был натянут и напряжен, подобно тонкой струне. – Пригласи слуг в мои покои.

- Хорошо, господин, - мрачной тенью отозвался мальчишка и, развернувшись на месте, спешно удалился, позволяя языкам тени поглотить его силуэт без остатка.

Снова по пустынному коридору пронесся тихий стук трости о камень и шелест шагов, что исчезли вместе с тихим, едва слышимым, скрипом тяжелой деревянной двери: Натаниэль вернулся к себе в покои под раскаты собственного сердца, что заходилось в бешеном беге от сильной усталости, страха и отвращения к самому себе. Тусклый взгляд – на кровать, где в ворохе пухового одеяла и россыпи подушек лежала Юнилия... без сознания – глаза закрыты. Ее грудь часто вздымалась, а с приоткрытых губ срывалось рваное дыхание; на лице выступил нездоровый румянец вместе с потом.
Натаниэль стоял. Стоял неподвижно, ссутулившись и сжавшись, и не в силах отвести взгляд с ужасом смотрел на то, как лихорадочный бред снова жадно пожирал ее истощенное и ослабленное тело. От этого – дурно, тошно, мерзко. Мужчина поджал губы, отведя взгляд серых глаз в сторону.

- Простите меня… - сдавленным шепотом, что был похож на тихий хрип, произнес эльф, ощущая, как его медленно охватывает нервная дрожь. – Простите…

Это все, что он успел сказать перед тем, как дверь в его покои отворилась и внутрь гурьбой вошло несколько взволнованных служанок, что тотчас подбежали к эльфийке. Зазвенели принесенные склянки, зажурчала вода, зашуршали ткани: женщины, тихо – однако они все же не могли скрыть волнение в собственных голосах – переговариваясь между собой, начали спешно хлопотать вокруг эльфийки, обмывая ее горячее от жара тело, втирать травянистые мази и отпаивать герцогиню настойками. Все внимание – к ней, к той, чья жизнь висела на тонкой паутинке, готовой вот-вот оборваться. И Натаниэль им не мешал, став мрачным пятном на стене. Он ничего не говорил и не шевелился. Только наблюдал и чувствовал, как бурлящее отвращение, что становилось все сильнее и сильнее, обжигало стенки его души, оставляя ни них уродливые багровые раны. Однако он его не отрицал – упивался им, словно горьким ядом, желая уничтожить самого себя.

Так, как делал это в разъяренном бреду с Юнилией.

Только тогда, когда последняя служанка унесла с собой таз с водой и ушла из герцогских покоев, мужчина подошел к кровати, где уже спала, потерявшись в собственных грезах, светловолосая эльфийка… истерзанная его гневом – на руках и шее сквозь кружевную ткань проглядывали иссиня-черные пятна. В груди – резкая боль, расползшаяся по всему телу и вынудившая герцога стиснуть зубы, понурить виновато взгляд.

Только ее сон сменялся кошмарами, вызванными жгучей лихорадкой, что мгновенно одолела ее слабое тело. Переполошенные слуги продолжали ворковать вокруг Юнилии, заботясь о женщине изо всех сил вплоть до первых золотых брызг солнца на горизонте… Ведь только тогда мучающий герцогиню жар отступил, даруя долгожданный покой уставшей и лишенной сил эльфийке и… герцогу, что тоже не сомкнул глаз за ночь – истязал себя невидимыми кнутами вины, калеча собственную душу до безобразия.

Однако дрема, одолевшая в конце концов эльфа, мгновенно отступила, едва лучи солнца стали пробираться сквозь плотные шторы и игриво дребезжать на полу, стенах. Стоило только мужчине открыть глаза, как воспоминания о прошедшем дне сильным потоком хлынули на него, вновь поднимая из пепла все те обжигающие чувства, которыми он жадно, словно в безумном припадке, отравлял свой разум. И от этого было мерзко. Мерзко от самого себя.

Он медленно, стараясь не потревожить сон герцогини, положил руку на лицо, сильно зажмурился и выдохнул, стараясь успокоить вмиг разошедшееся сердце, но вместо этого невольно дернулся, бросив взволнованный взгляд на эльфийку – проснулась. Следом – тишина. Вязкое молчание. Лишь живое сердце, бьющееся о ребра в груди, оглушающе грохотало в висках.

Секунды таяли, подобно воску зажженных свечей, а воздух в комнате, пропитанный морозной свежестью, отяжелел, мгновенно стал свинцовым – заполнял легкие и оседал в них пылью, мешая сделать вдох.

- Кажется, мы поменялись ролями, - первой осмелилась разбить эту гнетущую тишину герцогиня, но голос ее был сух, лишен эмоций и… жизни, и оттого ее слова, срывающиеся с языка, вонзались прямо в сердце мужчины. – Вынуждены проявлять заботу и участие к той, на кого смотреть не можете. Какая злая ирония судьбы.

Натаниэль не отвечал. Лишь молча внимал ее речам, что давались женщине с внутренним надрывом, ощущая собственную ничтожность и жалость, от которой выворачивало наизнанку – мутило. От этого – злость, обращенная к самому себе. Мужчина рвано выдохнул, коснувшись рукой своего лица.

- Вы не обязаны были терпеть все это, - с хрипотцой, сдавливающей горло, произнес эльф, отвернувшись от герцогини – не мог смотреть ей в глаза, не желал видеть и в этой небесной синеве клубящееся отвращение. – Простите, Юнилия, - ее имя растворилось в горьком шепоте, сдавленном и тихом. – Простите меня, если это возможно. Все произошедшее… моя вина. И… только моя.

Извинения, произнесенные мужчиной со скорбью, сожалением и стыдом, что разъедали душу подобно шипящей кислоте, казались лишь бессмысленным набором букв, чей сокровенный смысл был давно забыт, утерян, и потому они казались нелепыми, насильно вытянутыми раскаленными клещами. Их не хотелось слышать. В них не хотелось верить. Их хотелось забыть.

Натаниэль это понимал, ведь подтверждением его догадок стало гнетущее молчание Юнилии, что пустыми, лишенными души — и от этого еще более пугающими — смотрела куда-то сквозь него; в лазурных глазах, до этого искрящихся жизнью, была лишь отрешенность. От этого на душе – могильный холод. Эльф смолк следом, бессильно опустив взгляд вниз, а затем – в сторону. «Поправляйтесь», — мысленно произнес герцог, так и не найдя в себе силы сказать это вслух.

***

Находиться рядом с той, чье существование безжалостно проклинал, брызгая шипящим ядом, было сложно. Все, начиная от угасшего взгляда и заканчивая исхудавшим болезненным видом, изуродованным крупными синяками от грубых и жестоких прикосновений, служило безжалостным напоминанием о том, как низко он пал. Пал на самое дно безумного отчаяния: ослепленный животной яростью и страхом, стал видеть в каждом встречном – врага, спрятавшим за спиной острый клинок, а в благом намерении – угрозу.

Мужчина, ощутив, как в груди снова защемило от бурлящих эмоций, словно ее разрывали острыми когтями изнутри, прикрыл глаза и оперся дрожащей рукой о деревянный стеллаж, набитый толстыми книгами; по телу мгновенно разлилось вязкое напряжение. Сделал глубокий вдох и выдох, вдох… и горечь вины немного отступила, словно та – надзиратель, смиловавшийся над истерзанным плетью узником. Эльф рвано выдохнул, чувствуя, как в руках и ногах появилась легкая слабость, сглотнул вязкую слюну и отпрянул от книжного шкафа, сжимая в руках кожаный переплет книги.

Разум раз за разом окунал герцога, как в зловонные топи, в его воспоминания, обагренные кровью, рисуя их в ярких, тошнотворных красках, и поэтому долго находиться с Юнилией Натаниэль не смог – бесшумно ушел, как только герцогиня бессознательно провалилась в мир грез. Оставил наедине со служанками, что продолжали заботливо ворковать возле нее, заботясь о ее хрупком, как хрусталь, здоровье. С ними ей будет лучше, он был в этом уверен. Не с ним.

Когда за спиной тихо закрылась узорчатая дверь, скрывающая за собой множество ломящихся от знаний полок – личную библиотеку, Натаниэля тотчас поглотила безмолвная тишина коридора: в поместье уже второй день стояла мертвая тишина, словно в нем не осталось ни одной живой души. Только это было не так. Слуги, заставшие своего господина, которому покорно служили долгие годы, с окровавленным телом герцогини на руках, вмиг преобразились: их румяные лица потускнели, громкий шаг стал тихий шорканьем, а задорная живая речь, окрашенная причудливыми простыми фразами и выражениями, превратилась в шипящие шепотки. И от этого было еще тяжелее.

Тишину, заполонившую пустынные коридоры особняка, спугнуло звонкое постукивание трости о камень, а после – о натертое воском дерево. Герцог шел скользя, подобно мрачной тени: бесцветный взгляд – куда-то вперед, а на вздернутых плечах безобразным балахоном болталась смольная накидка, скрывающая болезненную бледную кожу. Старался оставаться никем, пустотой, сливаясь с мраком и страшась столкнуться с осуждающим взглядом слуг.
И только открыв тяжелые дверь, ведущую в его покои, эта «тень» на мгновение изошла рябью, обнажив истинные чувства, в которые больше никто не верил… даже он сам.

— Юнилия, Вы проснулись? – удивленно спросил Натаниэль, но встретившись с ней глазами, эмоции, охватившие его голос, тотчас померкли, обличая шелковый бас в холодную сдержанность; мужчина отвел взгляд в сторону, в бездушную стену. – Как Ваше самочувствие? Утром заходил господин Хексли, хотел проведать Вас, но я сказал ему, что Вы спите… - смолк, ощущая, как каждое слово, срывающееся с его языка, приобретает неестественную тяжесть, будто наливается свинцом. - Если бы я знал, что Вы уже бодрствуете, то пригласил бы его, - речь Натаниэля стала сбитой, неясной, а сам мужчина невольно, словно боясь быть уличенным в истинных чувствах, поджал губы и сжал рукоять трости. – Быть может, он не успел далеко уехать. Я… могу попросить слуг разыскать его.

Не мог. Он не мог находиться рядом с Юнилией, терзаемый ненавистью и отвращением к самому себе, не мог…

Отредактировано Натаниэль де Кайрас (21.07.2022 18:19:22)