Вошедший в камеру высокий мужчина, дознаватель, за спиной которого мрачными тенями маячили несколько стражей с холодными лицами лишенными сострадания, кинул пустой, незаинтересованный взгляд на Рамона, который пытался защитить меня, чем лишь вызвал тонкую хищную улыбку, что застыла в самых уголках губ власть имущего.
- Убийца собственной семьи решил поучить меня законам? - бровь мужчины картинно изогнулись, подчёркивая вопросительный тон. Облаченный в черный скрывающий фигуру плащ, что свисал обтекаемо с плеч дознавателя, тот неуловимо являл окружающим некое сходство с хищным вороном, что усугублялось острыми чертами лица, толстым чуть загнутым носом и жёсткими, тонкими губами.
- Поведаешь свое признание позже, и быть может, суд признает чистосердечное раскаяние, отправив отбывать твое ничтожное существование на рудники. Хоть в чем-то проявишь полезность короне, попытаясь смыть кровь с рук. - темные, почти черные маслянистые глаза дознавателя недобро сверкнули, окатив рыжеволосого мальчишку скрытым презрением.
- А эту, - в мою сторону прилетел кивок головы, - берите под рученьки и в допросную камеру. - голос, что скрежет ржавых петель, неприятно прошёлся по ушам, западная в сердце нарастающей волной страха.
Невольно, я попыталась отползти, поджала под себя ноги, изо всех сил вжалась спиной в холодную стену, а потом и вовсе вцепилась тонкими пальцами в рубашку Рамона, что все это время пытался поддержать меня, успокоить, опоясывая кольцом пусть ещё совсем детских, но крепких рук.
Это были руки будущего воина, мужчины, опоры, брата, да кого угодно, но только не убийцы!
Это были руки яркого, солнечного мальчика, похожего на мягкий огонь в любую стужу. Руки, что возьмут орудие в борьбе за справедливость, защишая слабых! Я это чувстовала. Знала, так же, как то, что ветер незрим, но осязаем, а ещё, что он бывает разный - от нежного едва ощутимого, до бушующего и свирепого.
В проёме камеры тут же, закрывая продрогший редкий свет факела, нарисовалось две широкоплечих фигуры в начищенных доспехах, что на миг задержались на пороге, в затем шагнули в темное пространство нашего с мальчишкой заточения.
- Не трогайте меня. - робко, тихо выдохнула, часто моргая ресницами, хотя казалось, что я прокричала в пространство слова густо приправленные острым страхом.
- Я ничего не сделала! Я ничего не крала! Прошу вас... - мой жалкий лепет, что шорох. Стражи не обратили внимания, бесцеремонно схватили за руки грубо вздернуши вверх, оставляя отпечатки пальцев на тонкой коже отрывая от Рамона, от моего маячка во мраке неизбежности.
- Что ты там шепчешь?! - нетерпеливо гаркнул бородатый, толкая вперёд, - Шевелись! У тебя будет возможность поговорить и очень скоро. - грубые шершавые ладони схватили за плечо и бесцеремонно вытолкали да дверь, только и успела, что кинуть полный смятения и ужаса страх на рыжеволосого мальчика, словно он мог меня спасти, после чего, за моей спиной со скрежетом щёлкнул несмазанный замок запираемый ключём камеры.
Ссутулившись, опустив голову, отчего спутанные пряди белых перепачканных волос разметались по плечам неряшливыми нитями, покорно зашагала по узкому коридору, зажатая между широкоплечими мужчинами.
Чтобы хоть как-то отвлечься от нарастающей липкой волны удушающего страха, от той острой неопределенности измеренной шагами под мерный шум капель, что нашли лазейку в стене, от ощущения жестокой неизбежности, начала вспоминать недавний разговор с Рамоном.
Отчего-то в голове всплыли обрывки слов где Рамон спросил, почему я "Лиф", ведь это короткое второе имя не было связано с моим настоящим - Винлирия.
"Это фамилия моей матери" - ответила я тогда, "Ее имя я тронуть не смею, это что-то слишком личное, но иногда, мне очень хочется быть ближе к ней, к ее светлой памяти, к ее роду, к тем, кого я никогда не видела, но несомненно имею родство, в такие моменты, наша фамилия кажется мне ещё одним связующим звеном, а потому, я уже давно воспринимаю ее, как свое второе имя" - говоря так, не смогла сдержать теплой мягкой улыбки, снова прошлась пальцами по жёстким вихрам мальчика, кое-где слипшихся от крови.
"Мне хочется верить. Хочется надеяться, что однажды, я найду семью моей матушки. Что, когда-нибудь, у меня снова будет семья. Что я не буду одинока..."
Цепочка воспоминаний резко оборвалась, поскольку послышался глухой звук отпираемого засова, вперёд подалась тяжёлая кованая наглухо дверь и меня, парализованную страхом, снова толкнули вперёд, заставляя нырнуть в черный разбавленный огнем и чадом факела липкий омут очередной камеры. С глухим рычанием петель, дверь захлопнулась подобно ловушке, отрезая от лабиринта тюремных ходов...
Происходящее было ужасным... Бесчеловечным. Мучительным...
Приходя в себя, хотелось снова попасть в объятия беспамятства, чтобы не ощущать тело изломанной куклой, которую спешно приводили в порядок беспощадные палачи сращивая сломанные кости посредством магии золотого ящера.
- Довольно, Кален, теперь не умрет. - раздалось совсем рядом и в этом ровном тоне, в этом голосе, сквозь пелену боли, я узнала дознавателя, - До следующего раза дотянет и ладно. Завтра попытаемся выяснить все иным путем - покопаемся в голове девки, раз сама языком через рот ничего путного ответить не может, а там... Все равно казнь ждёт, так может и к лучшему, если лишится рассудка начисто. - мужчины отвернулся, кивнув стражам.
Меня внутренне окатило жаром ужаса от осознания, я прекрасно понимала, что речь идёт о магии и воздействии на разум через жемчужного дракона, у меня у самой был такой питомец... А однажды, я уже испытала на себе подобного рода воздействие, после чего... Стала такой... Ненормальной. Болезненной... Словно проклятой, лишенной покоя и сна...
Все эти мысли родились в голове на уровне ощущений, подсознания, поскольку мыслить ясно не выходило - раз за разом, едва стоило пошевелиться, как в теле, выжигая раскаленной иглой каждую клеточку, пробегала волна агонии состоящей из резкой, острой боли. Перед глазами стояла топкая мутная алая дымка. Хотелось пить.
Из моих растрескавшиеся окровавленных губ в такие моменты вылетали хриплые стоны. Горло нещадно драло изнутри что наждачной, но вместо слов вылетало шипение - связки отказывались повиноваться, надоравныне криками.
Грубые мужские руки сдернув со стола мое лёгкое тельце в измятом, грязном, окровавленном платье, подхватив подмышки, потащили по коридору в камеру, где остался Рамон, видимо решили, что тех, кто обречен на смерть не обязатело уже разеденять.
Грубо дотащив до дверей, отворив дверь, стража бросила меня на тюфяк соломы, после чего ушла.
Я же лежала ничком, не в силах пошевелиться. Все тело покрывали жуткие синяки с кровоподтеками, волосы свалялись, в них запеклась корками кровь. Руки мелко подрагивали от болезненных судорог, а из горла вырывался сдавленный сип.
